Сорок семь самураев: за кулисами мифа

Рецензия на главу из книги Beatrice M.Bodart-Bailey “The Dog Shogun: the Personality and Policies of Tokugawa Tsunayoshi”

История о 47 самураях, которые отомстили за своего погибшего господина, а потом покончили с собой, известна далеко за пределами Японии как блистательный пример верности и самоотверженного служения долгу – и в этом качестве уже несколько столетий служит источником вдохновения для писателей, драматургов и сценаристов. Справедливо и обратное: героический образ воинов, пожертвовавших собой ради идеалов преданности, пришел в широкий мир именно из мира искусства, не склонного утруждать себя изучением скучных фактов, тем более, когда они мешают созданию прекрасной картины. А если в сочинении мифа наличествуют еще и политические интересы, то у исторической правды остается не много шансов.

Не то, чтобы она была совсем недоступна. По истории 47 самураев есть достаточно источников, открытых каждому, кто захочет составить объективное мнение. Именно эту работу скрупулезно проделала исследователь-востоковед из Австралии Беатрис М.Бодарт-Бейли (Beatrice M.Bodart-Bailey) и представила публике ее результат в одной из глав своей книги, посвященной эпохе правления сёгуна-реформатора Токугава Цунаёси.

Начинает автор с описания огромного художественного наследия по мотивам драмы, развязка которой наступила в городе Эдо весной 1703 года. Первая сценическая постановка состоялась всего через шестнадцать дней после того, как преданные самураи по приказу правительства совершили коллективное сэппуку. Власти быстро запретили представление. Это, однако, не смутило театральный мир, и за полтора века, которые еще оставалось править семейству Токугава, на тему подвига 47 самураев было написано и поставлено более 120 пьес.

Самой примечательной из них является дебютировавшая летом 1748 года Канадэхон тюсингура («Книга азбукой кана о сокровищнице преданных сподвижников»). Впервые поставленная в Осака в кукольном театре, она быстро дошла до Эдо и была принята в репертуар театра кабуки. Пьеса очаровывала аудиторию на протяжении более чем двух веков. Воздействие постановки было таково, что само историческое событие стало с тех пор именоваться по ее названию – «Тюсингура». С начала 20 века на эту тему было снято более 40 фильмов и множество телепрограмм.

Такой вал художественных произведений, конечно, оказал решающее воздействие на восприятие обществом описываемых событий. Их до сих пор ежегодно отмечают в замке Ако нынешней префектуры Хёго, откуда происходили преданные самураи и их господин, а также в Токио. Здесь члены «Центральной ассоциации верных сподвижников» («Тюо гиси-кай») встречаются перед рассветом на том месте, где когда-то стоял дом, в котором свершилась месть, а затем пешком совершают 10-километровый марш до храма Сэнгакудзи в районе Синагава, где самураи положили голову врага на могилу своего господина, и где впоследствии упокоились сами. В Сэнгакудзи празднование начинается за день до годовщины события. Кладбище заволакивает дым от курительных палочек, а посетителям порой приходится ожидать до часа, пока они смогут пройти в длинной веренице почитателей мимо могил преданных сподвижников и их господина, и воздать им почести.

«При том, что поступок сорока семи самураев и сегодня отмечают как символ наилучшего в японской культуре, глубоко почитаемой самурайской традиции, любая работа, оспаривающая такое отношение, может вызвать протесты в масштабах всего общества, и историки предпочитают не особо настаивать на документированных фактах, противоречащих идеализированному облику, - пишет Бодарт-Бейли. – При должном их рассмотрении можно было бы заключить, что инцидент не только не прославил самураев, но, напротив, отчетливо отразил упадок всей воинской традиции.»

Что же произошло в действительности? О первом акте драмы повествуют записки Кадзикава Ёритэру, смотрителя хозяйства Эдосского замка (резиденции сёгуна), где в марте 14-го года Гэнроку (1701) расположились прибывшие из Киото императорские посланники. Церемониями их приема распоряжался 60-летний Кира-но Сукэ Ёсинака. От него Ёритэру получил уведомление о том, что вручение посланникам подарков от жены сёгуна состоится ранее, чем планировалось. Чтобы подтвердить изменение плана, Ёритэру отправился искать Кира по главному коридору замка, известному как «Сосновый коридор» из-за украшавших его росписей, но не нашел и распорядился позвать Асано Наганори, даймё, занятого развлечением посланников. Они обменялись приветствиями и заверили друг друга в готовности оказывать взаимную помощь, после чего Асано вернулся на свое место. Затем появился Кира, и Ёритэру подошел к нему, чтобы согласовать время проведения церемоний. Когда они стоя обсуждали это, внезапно подскочил Асано и ударил Кира сзади своим мечем, крича: «Что, забыл о моих страданиях?» Захваченный врасплох, Кира попытался бежать, но Асано ударил его снова и свалил с ног. Ёритэру удалось удержать Асано, которого затем увели. При этом тот продолжал громко кричать, что, пусть время и место неподходящие, но обида на Кира копилась уже давно и потому он должен был нанести удар. В тот же вечер власти приказали Асано разрезать себе живот.

Вот и все, что записи того времени рассказывают нам о событии, которое восемнадцать месяцев спустя подвигло сорок семь подчиненных Асано Наганори самураев напасть на дом Кира Ёсинака посреди ночи, отрубить ему голову и положить ее на могилу Асано в храме Сэнгакудзи. Сорок шесть из них сдались властям, и через два месяца им тоже приказали совершить самоубийство.

Автор отмечает, что общественный резонанс инцидента был впоследствии сильно преувеличен. Принято считать, что случившееся – по крайней мере, заключительный эпизод мести и наказания - вызвало горячие общественные дискуссии, а население Эдо в значительной мере поддержало преданных самураев. Однако источники тех лет, которые цитирует Бодарт-Бейли, этого не подтверждают. В дневнике самурая Асахи Сигэаки Омуро тюки («Дневник попугая в клетке») без комментариев упоминается нападение Асано Наганори на Кира и его последовавшая смерть, конфискация замка Ако, а также нападение на дом Кира 18 месяцев спустя. Однако там нет упоминаний о коллективном самоубийстве самураев, равно как и о каких-либо дискуссиях о случившемся. В записках Сиодзири («Соляные поля») друга и учителя Сигэаки – Амано Садакагэ также не упоминается о мести сподвижников и тем более – об их смерти. Похожее невнимание к подвигу верных самураев характерно и для других современных источников. А ведь предполагалось, что споры об их судьбе кипели в обществе и в ученой среде.

Важная часть мифа о 47 самураях, на которой акцентирует внимание исследователь, состоит в перекрашивании образов участников этой истории с тем, чтобы наполнить ее «правильным» идейным содержанием и избавить от внутренних противоречий. Кира предстает здесь как крайне порочный тип, получивший по заслугам. «Обида», о которой кричал Асано, когда его уводили прочь по Сосновому коридору, якобы, состояла в том, что в процессе обучения тонкостям придворных церемоний Кира вымогал с него деньги и всячески унижал. И к тому же он был известный развратник. Однако в свидетельствах современников отсутствуют какие-либо упоминания об этих или каких-то других пороках Кира. Похоже, что его демонизация в значительной степени явилась результатом трудов писателей более поздних времен, так как «жадность» и «развращенность» жертвы стали необходимы для превращения истории о неоправданной жестокости в описание самурайской добродетели. «Для того, чтобы вложить в драму моральную силу, которая позволит извлекать из нее доход на театральной сцене, и даже превратить ее в национальный миф, Кира должен был стать злодеем», - заключает автор. Вплоть до того, что Кира приписали пороки, присущие в действительности самому Асано Наганори.

Неумеренная страсть Асано к прекрасному полу описана в Докай косюку, материалах доклада о поведении и жизни этого даймё, составленного еще до инцидента в Сосновом коридоре. Авторы доклада признают его ум и с удовлетворением отмечают строгие порядки в его владениях, но в то же время подчеркивают безудержное распутство Асано. Льстивые подчиненные потакали слабостям господина, доставляя ему привлекательных женщин, за что получали щедрые награды и повышения по службе. С молодых лет он интересовался лишь утехами, оставив дела своих владений в руках управляющих.

Асано Наганори унаследовал надел в Харима и замок Ако в возрасте восьми лет после ранней смерти своего отца в третьем году Эмпо (1675). У его семьи были тесные связи с конфуцианским ученым Ямага Соко (1622-1685). За год до смерти Соко сам семнадцатилетний Асано и его четырнадцатилетний брат Асано Нагахиро поступили к нему на обучение военному искусству. Принципиальным в учении Соко было то, что в мирное время самурай «должен подавать пример добродетельной жизни, которому будут следовать прочие общественные классы». Считается, что эти высокие принципы имели большие влияние на самураев в Ако и стали определяющими в их решении пожертвовать своими жизнями ради господина. Так это или нет, они точно не оказали большого влияния на самого Асано, и дело не только в отмеченном современниками развратном образе его жизни.

Напав на Кира неподалеку от приемных покоев, в которых происходила важная государственная церемония, он откровенно пренебрег репутацией своего дома и судьбами своей семьи и сподвижников. Примерно двадцатью годами ранее его собственный дядя Найто Идзуми-но Ками Тадакацу лишился жизни и надела после того, как убил даймё на территории храма Дзодзёдзи во время похоронной церемонии четвертого сёгуна, крича при этом, что нападение явилось местью за какую-то обиду. Так что Асано не мог не знать, какое серьезное наказание грозит за пролитие крови при ритуальных меропритиях. Очевидно, для сёгуна, педантично соблюдавшего все ритуалы перед тем, как принять императорских посланников, эта сторона случившегося стала главным источником гнева. Для бакуфу преступление Асано представляло собой загрязнение кровью ритуального пространства, а не просто нападение на одного из придворных.

Далее, несмотря на то, что Асано учился воинским искусствам у самого Соко, при нападении на Кира он выказал явный недостаток самурайского духа и умения владеть мечем. Как указывал его современник, ученый Сато Наоката, атаковать сзади занятого разговором человека и не смочь его убить – «не есть свидетельство ни доблести, ни умения». А если уж он собирался убить Кира, то, по крайней мере, должен был сделать это по завершении отправления своих служебных обязанностей.

Неспособность Асано к воинским искусствам отмечена и в упомянутом выше докладе Докай косюку. В том же документе его сподвижники порицаются за то, что ничему не научили господина в его юные годы. Главным из них представлен Оиси Кураноскэ, в дальнейшем значительно идеализированный предводитель группы верных самураев. Старшие соратники не только не обучили молодого господина владеть мечом, но и не воспитали его ответственным предводителем, вероятно, не желая уменьшить объем собственной власти к тому времени, как он достигнет зрелости.

Самурайская месть обычно отправлялась представителями пострадавшей стороны, а не обидчика. В данном случае все произошло наоборот. «Асано пришлось стать пострадавшим, а Кира – злодеем, заслуживавшим наказания ради избавления сперва Асано, а затем его сторонников от их вины».

Точно так же, как исторические документы подтверждают неблаговидные стороны натуры Асано, они не подтверждают негативного представления о фигуре Кира. Из них не складывается образ негодяя, достойного смерти вместе с 16-ю слугами, которые пытались его защитить.

Кира Ёсинака служил бакуфу на посту церемонимейстера около сорока лет. Дом Кира принадлежал к группе семей, известных как кокэ, буквально «высоких», которые с самого начала эпохи Токугава отвечали за отправление церемоний. Кира проявил способности с раннего возраста, и уже в 22 года получил важное задание – в качестве представителя сёгуна поздравить императора Рэйгэн по случаю восшествия на престол. После успешного выполнения этой миссии он удостоился теплой похвалы от сёгуна Иэцуна и получил для начала низший четвертый ранг. Бакуфу безусловно высоко ценило Кира, поскольку впоследствии его сыну Уэсуги Цунанори было разрешено жениться на сестре приемного сына сёгуна Цунаёси. Семейные связи с домом сёгуна никогда бы не возникли, будь Кира мздоимливым мерзавцем, которым изображают его позднейшие источники. При пятом сёгуне Кира получил повышение, и служил требовательному правителю на протяжении последующих двадцати лет.

Обвинения Кира в мздоимстве впервые появляются в работе, само название которой – Гидзин року («Записи о людях долга») подразумевает положительное отношение автора - философа Муро Кюсо – к мести самураев из Ако. Возможно, из-за того, что очернение Кира было необходимо для оправдания Асано и 47 самураев, историки не ставили под сомнение его «ненасытную жадность». Между тем, подношение подарков являлось важной частью этической системы эпохи Токугава и практиковалось на всех социальных уровнях. От сёгуна и его семейства, которые посылали подарки императору ради получения придворных титулов, от голландцев, подносивших иноземные дары в надежде на более выгодные торговые условия, до последнего подмастерья, дававшего содэ-но сйта («под рукавом»), чтобы его назначили на рабочее место. В японской культуре это было формой расплаты за оказанные или ожидаемые услуги в отсутствие какой-либо формальной системы компенсаций, и разница между подарком и взяткой была весьма размытой. В соответствии с подобными обычаями было только естественно ожидать, что даймё Асано Наганори, которому требовались наставления в важных делах, пошлет подарки Кира Ёсинака, чей доход был чуть выше одной десятой его собственного. Без сомнений, Кира хорошо знал, как пользоваться монополией на знания об особенностях придворных церемоний ради повышения своих скромных доходов, и некоторые, возможно, были этим недовольны. Однако не похоже, чтобы он делал что-то, далеко выходящее за рамки обычаев своего времени. Маловероятно, чтобы в этом случае ему постоянно поручали важные задания в качестве представителя сёгуна. Вместо этого его полномочия были бы ограничены, или он сам устранен с должности, как это случалось со многими чиновниками во время правления Цунаёси.

Итак, документы и факты, на которые ссылается Бодарт-Бейли, свидетельствуют, что первопричиной конфликта стали не реальные прегрешения будущей жертвы, а, скорее, незрелый и распущенный характер самого Асано, что уже бросает тень на миф о благородном отмщении.

А что же сами верные самураи? Насколько чисты и оправданы были их деяния?

Историк Тахара Цугуо составил список ученых, выдвигавших аргументы «за» и «против» в промежутке между 1702 и 1839 годами. Из отмеченных в нем 22-х большинство, а именно пятнадцать, превозносили самураев из Ако. Заметнее всего выбивается из хора поддержки современник событий, уже упоминавшийся конфуцианский ученый Сато Наоката. Он выразил свое неприятие в эссе 1705 года под названием Ёндзюрокунин-но хикки («Заметки о сорока шести»), а также в диспуте, который провел с двумя другими учеными, Миякэ Сёсай и Асами Кэйсай. С точки зрения Сато Наоката нападение Асано на Кира являлось серьезным нарушением закона, за которое тот понес от бакуфу должное наказание. Мстить было не за что, поскольку на смерть Асано послало бакуфу в соответствии с совершенно законным приговором. Ночная атака 47-ми самураев на дом Кира явилась, таким образом, актом бандитской жестокости и нарушением воли бакуфу. Далее, преступив закон, самураи оповестили об этом власти и заявили, что ждут дальнейших приказаний. Такой ход событий привел ученого к подозрению, что мотивом являлся не благородный порыв защитить честь погибшего господина, а надежда на то, что восхищение их актом верности гарантируют им прощение и последующую службу другому господину – ведь идеалы преданности и сыновней почтительности пользовались публичной поддержкой при бакуфу того времени. Действительно, если они не ожидали, что останутся в живых, то отчего тогда не разрезали себе животы сразу после свершения мести?

Мнение Наоката не было популярным. Мало кто ставил под сомнение, что предотвращение неоправданного насилия было необходимо в одном из крупнейших и густонаселенных городов того времени, однако Наоката все равно осуждали как законника с узкими взглядами, стремящегося путем демонстрации этих взглядов продемонстрировать лояльность властям. Даже сегодня его призыв рассматривать случившееся на основании «объективных данных», а не абстрактных моральных принципов, критикуют как «прагматический и аморальный рационализм», «химеру, оторванную от реальной жизни».

Не только литературный мир, но и сообщество историков разделило актеров этой человеческой драмы на святых и злодеев. Любые сведения, противоречащие такому подходу, считаются ненадежными и не принимаются во внимание, либо же, если игнорировать факты невозможно, действия самураев оправдываются высшими, зачастую трудноопределимыми моральными принципами, отмечает Бодарт-Бейли.

Так, есть свидетельства, что приоритетом для лидера самураев Оиси Кураноскэ была вовсе не месть, а восстановление дома Асано путем вступления в права наследника младшего брата Наганори, Дайгаку-но Ками Нагахиро, что дало бы самураям возможность сохранить свое общественное и материальное положение. С этой целью Оиси неоднократно посылал петиции различным членам правительства.

Асано Нагахиро был помещен под домашний арест в Эдо после наказания старшего брата. Год с лишним спустя приказ был, наконец, отменен, но вместо того, чтобы вернуться в Ако, Нагахиро отправился в ссылку в Хиросима. Стало ясно, что правительство не намерено разрешать ему наследовать удел старшего брата. Через десять дней после приказа о ссылке, похоронившего надежды на службу в восстановленном доме Асано, Оиси собрал 19 самураев и огласил свое решение осуществить месть.

После прекращения службы в связи с конфискацией удела самураи из Ако прославились разгульным образом жизни, в особенности Оиси, оставивший жену и детей и ушедший к молодой любовнице. Позже подобное поведение объяснялось военной хитростью с целью заставить Кира поверить, будто самураи оставили всякую мысль о мести, и ослабить свою охрану. Много рассказывалось о тщательных приготовлениях к нападению под покровом ночи, после того, как окружение Кира устало развлекать гостей, а выпавший снег заглушил звуки шагов приближавшегося отряда. Однако были и такие современники, которые, подобно Сато Наоката и Дадзай Сюндай, считали подобные уловки недостойными самураев.

То, что 16 приближенных Кира были убиты, тогда как всего четверо нападавших получили легкие ранения, указывает на неравное сражение. Гибели невинных защитников и слуг можно было бы избежать при нападении в традиционной самурайской манере среди ясного дня на открытой дороге силами всего нескольких человек. Правда, при этом нападающие были бы немедленно после зарублены, а шансов на прощение не осталось бы вовсе.

Внезапный ночной налет с превосходящими силами был выбран еще и потому что, как оказалось, владение мечами у сподвижников, как и у их господина, было далеко не на высоте. В музее замка Ако выставлены нагината, которые использовались верными самураями при нападении. Это оружие, которое на западные языки чаще всего переводят как «алебарда». В эпоху Эдо им пользовались в основном женщинами для защиты дома. В экспозиции Ако поясняется, что верные самураи выбрали нагината, поскольку не могли эффективно пользоваться двумя традиционными мечами японских воинов. Что тоже далеко от хрестоматийного образа преданных сподвижников.

Далее Бодарт-Бейли рассматривает процесс принятия решения по делу 47 самураев. Проходивший в узком кругу высших чиновников бакуфу, он свидетельствует о том, насколько эта история была вписана в политический контекст своего времени, что, в свою очередь, не оставляет места для черно-белых интерпретаций.

Если, как предполагает Сато Наоката, 47 самураев сдались властям в надежде на то, что сёгун оценит их преданность, то эти ожидания не были совершенно беспочвенными. Приказ о наказании Асано Наганори был издан в течение нескольких часов, в случае же с его сподвижниками решение последовало совсем не так быстро.

Согласно одному источнику, старшие советники разделились на тех, кто считал необходимым осудить самураев, и тех, кто хвалил их за проявление преданности. В результате, чтобы дать оценку случившемуся, было созвано чрезвычайное заседание верховного суда. 14 собравшихся представителей буддийских храмов, синтоистских святилищ, администрации Эдо, казначейства, а также главный инспектор также либо не смогли прийти к единому заключению, либо просто не захотели окончательно определяться по столь деликатному поводу. Все были едины в осуждении приемного сына Кира и его слуг за то, что те не приложили достаточно усилий для спасения своего господина. Однако, когда доходило до вынесения вердикта относительно действий самураев из Ако, участники заседания одновременно и осуждали неожиданное нападение на дом Кира, и восхваляли преданное поведение нападавших. В результате решение отложили до окончания новогодних праздников.

Было также испрошено мнение главы конфуцианской школы Хаяси Нобуацу. Покуда в чести верность, подобная выказанной 47-ю самураями, правительству нечего опасаться, заявил он. Нобуацу предложил, что, если самураев, как нарушивших законы бакуфу, невозможно освободить немедленно, то следует держать их под домашним арестом, пока не возникнет повод для прощения.

Когда Нобуацу говорил о верности, он имел в виду лояльность по отношению к своему господину, а не к правителю всей страны, поскольку самураи из Ако пошли наперекор законам бакуфу ради исполнения долга в отношении своего предводителя. Взгляды школы утверждали приоритеты феодального общества, в котором главную ответственность самурай нес перед сюзереном. Правитель, уподоблявший себя солнцу, освещающему каждый уголок в стране, не мог разделить такие взгляды. В то же время есть свидетельства, что сёгун Цунаёси симпатизировал верным самураям и искал способа оправдать их. Говорили, что в поисках выхода он обратился к императорскому настоятелю Кобэн Синно. Тот, однако, промолчал.

Если бы Цунаёси действительно хотел простить 47 самураев, он мог бы последовать совету Хаяси Нобуацу. Соответствующее решение было бы оправдано прецедентом времен правления предыдущего сёгуна. Тогда после ссоры двух самураев одному из них было приказано разрезать себе живот, после чего сын погибшего отомстил за отца, напав темной ночью на дом недруга. Старший советник Ии Наодзуми вынес компромиссное решение, отправив преданного сына в ссылку. Однако даже этот мягкий приговор стал лишь формальной декларацией приверженности законам бакуфу, что стало ясно, когда шесть лет спустя сын был прощен и получил место в семье старшего советника.

Похожим образом мог поступить и сёгун Цунаёси, но за прошедшие годы историческая повестка изменилась. Его решение также стало компромиссом между внутренним сочувствием к заявленным мотивам заговорщиков и курсу на укрепление законности в едином централизованном государстве. В отличие от вердикта Наодзуми, оно четко отражало серьезность, с которой пятый сёгунат рассматривал нарушение самураями законов страны. Приверженцы Асано должны были умереть. А дабы воздать должное их преданности, им разрешили разрезать себе животы. Альтернативой был бы приговор как в отношении обычных преступников. Но на это сёгун пойти не мог не только из-за личных симпатий, но и в свете большого значения, которое бакуфу публично придавало идеалам верности. В вердикте, тем не менее, мало говорилось об этом, зато требования центрального правительства ясно ставились выше традиционных самурайских добродетелей.

Имеются сведения о том (Янагисава кэ хидзо дзикки /«Драгоценные, истинные записи семейства Янагисава»), что точку в процессе поставило заключение конфуцианского ученого Огю Сорай, к которому втайне обратился за консультацией главный советник бакуфу Янагисава Ёсиясу. Ученый муж интерпретировал случившееся в контексте политики сёгуна:

Имеются сведения о том (Янагисава кэ хидзо дзикки /«Драгоценные, истинные записи семейства Янагисава»), что точку в процессе поставило заключение конфуцианского ученого Огю Сорай, к которому втайне обратился за консультацией главный советник бакуфу Янагисава Ёсиясу. Ученый муж интерпретировал случившееся в контексте политики сёгуна:

Поскольку в настоящее время вышестоящие рассматривают преданность и сыновнее почтение в качестве первых добродетелей, было бы несправедливо судить этот случай, в котором заговорщики действовали в соответствии с этими добродетелями, как проявление разбоя. Если происшествия, в которых люди имеют в сердце преданность и сыновнюю почтительность и действуют в соответствии с ними, рассматривать как разбой, как тогда судить о происшествиях, совершенных с нелояльными и непочтительными намерениями? Потому решение, предполагающее сэппуку на основании прецедентов нынешнего правления, будет соответствовать желаниям заговорщиков и, безусловно, покажет миру должный пример.

Янагисава Ёсиясу был крайне удовлетворен таким мнением. На следующее утро он предстал ранее обычного перед сёгуном, чтобы проинформировать его о мудром суждении, и сёгун с радостью его принял – потому что формулировка, предложенная конфуцианцем, позволяла решить вопрос в рамках официальной политики бакуфу. Существуют и другие приписываемые Огю Сорай документы, где та же мысль изложена в более развернутом виде, с аргументами в пользу права центрального правительства отправлять закон по всей стране и одновременно дипломатично проявлено уважение к традиционным феодальным ценностям личной преданности.

«Самураи из Ако попались в историческую ловушку быстро менявшихся ценностей», - заключает автор. Традиционное представление о насилии как способе утвердить самурайскую честь все еще положительно воспринималось частью общества. Однако правительство уже провозгласило прямо противоположную философию отказа от личностно мотивированного насилия. Требования преданности и сыновней почтительности оно рассматривало в контексте конфуцианства, подразумевавшего терпение и принесение личных интересов на благо господина или родителей. Самураи же из Ако понимали это как право на утверждение личного достоинства.

Действия самураев отражают смещение ценностной системы той эпохи. Когда бакуфу не отреагировало на их решимость не отдавать замок Ако до тех пор, пока не накажут Кира, они решили пойти другим путем, пытаясь устроить передачу владения младшему брату. И только когда и эти попытки оказались безрезультатными, они обратились к старым добрым идеалам. Однако оказались непоследовательны и в этом. Традиционный самурайский порыв они подменили долгими приготовлениями, дабы сохранить себе жизнь, возможность сдаться и в последний раз апеллировать к властям.

«Складывается картина поведения отчаявшихся людей, пытающихся выжить в водовороте перемен», - пишет Бодарт-Бейли. Резким отходом от традиционных ценностей пятый сёгун попытался провести базисные изменения в обществе. Это вызвало смущение в сознании многих самураев, наощупь пытавшихся проложить свой жизненный путь в изменяющейся среде. Самураи из Ако стали символами этих страданий - люди из ностальгического прошлого, выступившие против жестокого правительства, уничтожавшего все ценимое ими. Гибель по приказу непопулярного сёгуна привела их к обожествлению. В завершение процесса создания «образов-больших-чем-жизнь» было толко естественно очистить их от всех человеческих недостатков. Так сформировалась история о 47 самураях, которую мы знаем.

В заключение Бодарт-Бейли выходит за рамки исторического материала и ставит вопрос о «секрете» неувядающей за столетия популярности сюжета.

Понятны сомнения сёгуна и высших чиновников при вынесении приговора, понятны хвалебные оценки со стороны ученых мужей. Но что пробуждало сочувствие у простых людей, которые, подобно 16 приближенным Кира Ёсинака, просто не имели бы шанса выжить, если бы случайно оказались на пути самурая, устремленного к защите собственной чести? Что в наши дни, когда ценность человеческой жизни, вроде, ни у кого не вызывает сомнений, побуждает отмечать их сомнительные свершения?

Япония не является в этом отношении исключением. Бихевиорист Конрад Лоренц указывает, что морально одобряемое поведение часто бывает мотивировано импульсом, а не разумом, в особенности импульсом защиты «своих» - любой группы, члены которой являются друг для друга источником приятных эмоций. В качестве примеров подобных эмоций он описывает «религиозный» холодок при пении национального гимна большой толпой, пламенный призыв к действию против общего врага или безумства спортивных фанатов.

Однако развитие общества требует подавления подобных инстинктов, коренящихся в примитивном прошлом человека, в пользу подчинения законам, созданным высшими авторитетами. Для сублимации этих инстинктов многие культуры бережно хранят память о «благородных преступниках», будь то Робин Гуд или молодой и красивый сорвиголова на американском Диком Западе. Общество не смогло бы функционировать, если бы все его члены вели себя так, как эти персонажи, и их криминальное поведение обычно оправдывается «злом» противников, которые нередко предстают в облике служителей «правильного» закона. Из этого же ряда – сохраняющаяся до наших дней популярность сюжета о 47 самураях.

Понимая силу воздействия таких эмоций, все правительства пытались использовать их в политических целях. Культ смерти за императора в Японии времен второй мировой войны – лишь один характерный пример. Хотя поражение и разбило морок, внедрявшийся обращением к примитивным эмоциям, он никогда до конца не исчез, о чем свидетельствует популярность – как в Японии, так и за рубежом – произведений Мисима Юкио. Напротив, подобные чувства постоянно облекаются в новые одежды по мере того, как возникают все новые поводы утверждать единство национальной, в данном случае, группы в противовес другим. В этом смысле теории, проповедующие неизбежность «столкновения цивилизаций», сродни воззрениям самурая, который должен был убивать для спасения своей чести. Точно так же, как для ищущих самоидентификации народов необходимы враги.

Хотя большинство представителей экономически развитого мира гордится демократическими свободами, жизнь человека стала более, чем когда-либо, ограничена имперсональными законами центральных властей. А это значит, что образы, подобные верным самураям из Ако, будут и впредь собирать многих поклонников, стремящихся вновь пережить суррогатный опыт потерянного рая.

Перевод Андрея Фесюна

Рецензия japanalbum.ru

Иллюстрации - гравюры Утагава Куниёси "47 самураев", сер.19 в.