"Купи мама рюски шон"

Русские и японцы: отношения в зеркале народного творчества

Автор - Игауэ Нахо, научный сотрудник факультета языка и культуры Университета Осака. Статья написана на русском языке для журнала «Вестник Евразии». Публикуется с сокращениями. Читать оригинал в КиберЛенинке

Исторические условия

Многими исследователями было отмечено, что в образах чужих народов нередко соединяются компоненты, резко различающиеся по своему эмоциональному заряду: идеализирующие чужаков - и передающие ненависть к ним. Первоисточником идеализации обычно бывают экзотические черты чужой культуры, интерес к женщинам других национальностей; ненависть, как правило, воплощается в образах мужчин-солдат. Фольклорные отражения взаимоотношений между Россией и Японией не являются в этом смысле исключением.

Россия стала проявлять интерес к Японии начиная со второй половины ХУII века в связи с осуществлением территориальной экспансии на побережье Тихого океана. В то время российское правительство не раз пробовало войти в контакт с закрытой Японией, стремясь заключить с ней торговый договор и определить границу между двумя государствами. Дипломатические отношения были установлены во второй половине ХIХ века, не¬задолго до Реставрации Мэйдзи. Затем японо-китайская война 1894- 1895 годов и последующее столкновение интересов России и Японии в Манчжурии обострили отношения между двумя странами.

. Работы ряда исследователей показывают, что в то время представителям русской интеллигенции образ японцев виделся по-разному: от народа фантастического, экзотического и прекрасного до хитрого, враждебного и отсталого. С началом русско-японской войны интерес русской интеллигенции к японской культуре значительно и надолго снизился. Но после того, как Япония отказалась от обладания собственными вооруженными силами (1945), опасения русских в отношении Японии значительно уменьшились. На это, без сомнения, повлияло и окончание холодной войны, которая завершилась вместе с распадом СССР.

В первой половине ХIХ века между Японией и Россией произошел ряд конфликтов - нападение кораблей «Юнона» и «Авось» на поселения японцев в северной части Японии в 1806—1807 годах, захват в плен в 1811 году японскими властями В. М. Головнина и ответное взятие П.И.Рикордом в заложники японского купца Такадая Кахэй в 1812 году. Несмотря на это некоторые представители японской интеллигенции, видя проявления вежливости и соблюдение надлежащего этикета со стороны российских посольств, считали Россию «страной справедливости».

Вместе с тем нельзя не отметить, что японцы все время боялись и по-прежнему в значительной степени боятся российской державы. Боязнь возросла во время русско-японской войны и еще более усилилась после выступления советской армии на стороне США против Японии в 1945 году. В то же время русская культура (литература, музыка, балет и т. д.) способствовала возникновению у японцев идеализированного представления о России. Раньше японцы часто объясняли свое противоречивое отношение к России так: «Ненавидим Советский Союз (советских людей), но любим Россию (русских, россиян).

После распада СССР страх японцев перед Россией уменьшился, но одновременно стал ослабевать и интерес к ней.

Япония в русском фольклоре

До русско-японской войны образ Японии в России был тесным образом связан с интересом к восточной экзотике и идеализирован. Примером тому может служить песня «Далеко Нагасаки». Она была записана автором у одного московского знакомого, родившегося в 1916 году; в молодости он был моряком на Дальнем Востоке. Песня состоит из двух частей. В первой части красиво и романтически изображается город Нагасаки, вторая во многом тождественна песне «Девушка из Нагасаки» (известной также в исполнении В. Высоцкого), слова которой первоначально были опубликованы в сборнике сочинений советской поэтессы В. Инбер. Нет никаких сомнений в том, что на появление ряда песен с «японским мотивом» сильное влияние оказали роман французского писателя П. Лоти «Мадам Хризантема» (1887) и опера Дж. Пуччини «Мадам Баттерфляй» (1904).

В фольклорном материале, относящемся к русско-японской войне и интервенции на Дальнем Востоке, наиболее часто встречается тема жестокости японцев. Типичным гримером может служить рассказ об убийстве известного революционера С. Лазо, брошенного в топку паровоза. В русских селах Республи¬ки Бурятия рассказы о японской интервенции повествуют о жестокости японцев (и семеновцев) и борьбе партизан с ними, об избежании гибели (японцы намере¬ваются сжечь село, и это удается предотвратить с помощью переговоров, либо от пожара защищает бог или дух). Встречается анекдот про трусливых мужиков, убежавших и оставивших без защиты женщин (жен), когда японцы зашли в село. У него есть два варианта: по первому японцы заставили женщин готовить им обед и после ушли, не причинив физического ущерба, по второму оказалось, что то были не японцы и вообще не люди, а стадо овец.

В Архангельской области, где японской армии и в помине не было, записан мистический рассказ, который можно считать одним из видов предания об апокалипсисе. «У Архангела (название местности. - И. Н.), вот еще в революцию, там есть камень такой: вот дойдет японец до этого святого камня, что мол, все... (пропуск сделан самой рассказчицей - И. Н.) и война кончится.» В этом сюжете соединились местное предание о некоем святом камне и известие про какую-то войну с японцами.

На пропагандистских лубках времен русско-японской войны японцев изображали некрасивыми карликами. В отличие от изоб¬разительного, в устном творчестве насмешки над визуальными особенностями телосложения японских солдат встречаются редко, внимание акцентируется не столько на внешнем виде самого японца, сколько на типичном для русского фольклора - и схематизированном, обобщенном - образе врага или чужака.

В современном (после 1945 года) фольклоре мотив войны встречается гораздо реже, зато наблюдаются возвращение интереса русских к японской экзотике и восхищение уровнем развития японской техники.

В данном случае первое место по количеству собранного автором материала занимают анекдоты, второе - каламбуры. Есть и другие материалы, например, обрусевшая японская сказка «Про Мамонтаро», записанная на Северной Двине в середине ХХ века. Очевидно ее происхождение от японской сказки «Момотаро», где рассказывается про мальчика, родившегося из чрева большого «момо» (персика).

В каламбурах, которые часто считаются «детским фольклором», имитируются японские слова и особенности японского произношения, например: "Тояма Токанава", «Кимоно-то херовато» и т. д.

В анекдотах акцент делается на экзотике («японизме»), а также на национальных чертах и положении страны. Экзотика обычно передается в форме опять-таки каламбура и с помощью таких стереотипных символов, как «Фудзияма», «харакири» и т. п. Например: «Недавно в одном из японских ресторанов произошел случай массового харакири. - Во блин японцы нарезались!» В анекдотах второй группы отражаются такие черты японцев, как трудолюбие и серьезность, ее высокое технологическое развитие и уровень жизни. Например, у японца спрашивают, на сколько лет Советский Союз отстал от Японии. Ответ звучит убийственно: «Навсегда».

Образ японцев в русских анекдотах как бы колеблется между азиатским и неазиатским их отождествлением, между экзотикой и цивилизацией.

Россия в японском фольклоре

Теперь попытаемся проследить особенности образов России и русских в японском фольклоре разных периодов.

Первые следы контактов с русскими обнаруживаются в фольклоре начала XIX века. В тексте хороводной песни, включенной в книгу Сугаэ Масуми «Хина но хитобуси» («Песни на краю», 1809), встречается русское слово «сахар» .

Здесь и далее - цитаты в транскрипции и переводе оригинала

В японской ли¬тературе ХIХ века находятся четыре варианта этой пестни. , в том числе два текста на русском языке. В книге «Кодаю данва» («Рассказы Кодаю», 1805, автор неизвестен) объясняется, что песню эту пел А. Лаксман, глава российского посольства в Японию в 1792 году. Когда оно прибыло в Нэмуро на острове Хоккайдо, японцы захотели услышать русскую песню, и Дайкокуя Кодаю, японский купец, вернувшийся в Японию вместе с этим посольствам, попросил Лаксмана спеть именно эту песню. Ё.Накамура построил гипотезу о том, что «Черные глаза» стали петь впоследствии на японском языке в северной части Японии.

Во второй половине ХIХ века в Нагасаки была популярна песня «Бурабура буси» («Песня прогулки»). Она состоит из нескольких строф, в них рассказывается о Нагасаки, в том числе о местных новостях, праздниках, достопримечательностях и т. д. В одной строфе речь идет о прибытии в 1853 году российского посольства во главе с адмиралом Е. В. Путятиным. В песне довольно забавно изображается паника, возникшая в городе из-за внезапного прибытия российского флота (на острове Сирагасима есть крепость, построенная феодалом Набесима для защиты Нагасаки от иностранных кораблей).

В 1891 году в Японию приехал цесаревич Николай Александрович. Во время его поездки в Токио в окрестностях г. Оцу местный полицейский Цуда Сандзо совершил на него покушение. Перед прибытием цесаревича в японских газетах распространился слух, будто известный японский политический деятель Сайго Такамори, погибший в 1877 году в гражданской войне (так называемая война Сэйнан), на самом деле живет в России и вернется в Японию с наследником российского престола. Очевидно, что этот слух был переработкой известной японской легенды о самурае ХII века Минамото Ёсицунэ - трагическом герое эпоса «Хэйкэ моногатари». Ёсицунэ был популярен в народе, и после его убийства родилась легенда о том, что он не погиб, а убежал в Монголию через остров Хоккайдо (Эдзо) и стал Чингис-ханом. Как легенда о Ёсицунэ соотнесена с нападением монгольского войска на Японию в конце ХIII века, так и слух о воз¬вращении Сайго в конечном счете отражает опасения, которые вызывала у японцев политика России.

Редкие контакты с иностранцами, с одной стороны, стимулировали растущий интерес японцев к внешнему миру, с другой рождали страх перед ним. В отличие от песен, не получивших известности за пределами мест их первоначального бытования, фольклор в форме слуха о возвращении Сайго распространился при помощи нового средства передачи информации, газет, по всей Японии.

Фольклор в условиях совместного проживания

С середины ХIХ века и до конца Второй мировом войны в Японии и на российском Дальнем Востоке встречались районы, где японцы и русские проживали как соседи. История тако¬го их проживания делится на два периода: до революции 1917 года и после нее. Первый период характеризируется сравнительно сво¬бодным и активным общением представителей обоих народов. Так, в Нагасаки у российских офицеров и матросов было свое поселение Инаса, во Владивостоке имелся целый японский квартал. Особен¬ность второго периода заключается в том, что в ходе гражданской войны из России в зарубежные страны, включая Китай и Японию, переселились многочисленные эмигранты. В этот период некоторые японцы продолжали работать на территории Советского Союза, но въезд японцев в СССР был в целом ограничен, и отношения между ними и местными жителями сильно изменились.

Со второй половины ХIХ века и до войны 1904-1905 годов российский флот, базировавшийся во Владивостоке, регулярно зимовал, как это описано у В. Пикуля в романе «Три возраста Окини-сан» (1984), в Нагасаки. На время пребывания там некоторые русские офицеры «покупали для сожительства» японских женщин. Осно-вываясь на статье Н. Куприанова (1895), Тюдзё Наоки и Миядзаки Тихо представляют уникальную песню «Джонкине, джонкине, кине, кине джонкине, Нагасаки, Иокогама, купи мама рюски шон».

Пели ее и русские, и их японские «жены». Приведенный здесь фраг¬мент является русским вариантам японской песни «Тёнкина буси», которой сопровождается «кицунэ кэн» - один из вариантов игры-счи¬талки. Песня появилась в 60-х годах ХIХ века и вскоре стала попу¬лярной среди иностранных матросов. Первая часть фрагмента почти тождественна оригинальному японскому тексту, во второй части пе¬ремешаны названия известных японских портов и бессмысленный набор русских слов, отчасти искаженных «на японский манер». Думается, что в те годы подобных песен существовало немало.

До Второй мировой войны на российском дальнем Востоке, осо¬бенно во Владивостоке, жило немало японских проституток. В те времена девушки из бедных сельских семей (нередко из района На¬гасаки) были одним из японских «экспортных товаров». Тоскуя по родине, они пели разные песни, три из которых зафиксированы на российском Дальнем Востоке.

Первая песня наиболее известна и называется «Урадзио буси», то есть владивостокская песня. Остальные две - ее варианты, у них нет собственных названий. По мнению Курахаси Масанао, «Урад¬зио буси» показывает, что японские публичные дама не принимали японских, обычно бедных, клиентов. Чтобы встретиться с ними, женщины сами платили хозяевам. Видно также, что японские проститутки, несмотря на то, что принадлежали к низшему слою общества, разделяли пренебрежительное отношение русских к китайцам.

Позже «Урадзио буси» стали петь и в других краях, в Манчжурии и даже в Юго-Восточной Азии, только при этом в тексте менялись национальности клиентов.

Одному из мужчин-отходников, около 1920 года работавшему на занятом японской армией Северном Сахалине. в г. Александровске, мы обязаны примером песенного смешения русского и японского языков. Этот японец вспоминает оскорбительные напевки местных (вероятно. русских) детей. Цитируемый ниже текст был нами буквально перенесен с японской письменности на кириллицу.

Японсукэ ва маринки да, росукэ ва борисёи да.
Японский маленький, русский большой.

Ниппонсукэ хода, иппонсукэ хода.
Японский (мужик с двумя палками) худо, японский (мужик с одной палкой) худо.

Русские слова в этих ругательных «дразнилках» подверглись японизации: дети пели по-русски. но тот, кто их слышал, запомнил текст в виде японско-русского гибрида.

Фольклор, возникавший в местах совместного проживания, отражает опыт личного общения, прямых контактов. поэтому для него характерен довольно-таки трезвый, совершенно не романтический взгляд на иноэтнических соседей.Одновременно он свидетельствует о дистанции между японцами и русскими, которая не могла исчезнуть даже при наличии прямых контактов в повседневной жизни. Тогдашние социальные и международные обстоятельства - экономическое и культурное превосходство России над азиатами, низкий социальный статус женщин, оккупация японской армией Северного Сахалина - не позволяли японцам и русским относиться друг к другу как к равным. Они всегда находились в отношениях подчинения одного другому: «хозяин/клиент и купленная женщина/проститутка», «оккупант и оказавшийся в оккупации».

Фольклор русско-японской войны

Для японцев русско-японская война имеет особое значение , так как она придала Японии статус одной из ведущих держав мира. Прежде, чем перейти к фольклорным текстам того периода, сравним рисованные образы врагов в период русско-японской войны.

В русских лубках того времени японцев изображали некрасивыми карликами. В японских же картинах стиля нисикиэ, часто служивших пропагандистским целям, японцы старались показать себя равными русским, доказать свою цивилизованность в глазах европейских держав. Такая же тенденция заметна и в эма - произведениях японской народной религиозной живописи, приносимых в синтоистские храмы в знак благодарности за исполнение желания. Например, в одной известной эма, хранящейся в храме около города Мацуяма, где в 1904—1906 годах был расположен лагерь для русских военнопленных, показаны японские военные врачи, которые на поле боя оказывают медицинскую помощь не только японцам, но и русскому солдату.

По своему содержанию и настроению подобные японские картины (как, впрочем, и русские лубки) далеко не всегда тождественны устному народному творчеству. В русско-японскою войну японцы пели разные песни, в том числе созданные во время японо-китайской войны 1894—1895 годов; после 1905 года также сочинялись песни о важных событиях русско-японской войны, долго использовавшиеся при обучении в школах. Но если темы песен, созданных по заказу японского правительства, вполне сходны с темами картин — победа над великим врагом, равенство японцев с русскими, то в народных песнях появляются и другие темы: зашита со стороны богов (духов), грусть и скорбь народа, призраки русских, надменное обращение с врагами-русскими.

Обратимся к рассказам про божественную защиту. В серии «Сборник современных народных рассказов», опубликованной в 1985 году, таких насчитывается девять. В качестве спасителей в них предстают не только общепризнанные буддийские и синтоистские боги, но и всевозможные местные духи локального значения: изображения лошадей и драконов в храмах, леших тэнгу и т. д. Вот характерный образчик такого рода быличек с острова Сикоку (префектура Эхимэ) - рассказов о енотовидных собаках-оборотнях тануки.

Тануки по имени Умэноки-сан (Сливовое дерево) вместе со своим родом участвовал в японо-китайской и русско-японской войнах. В последней войне все тануки-оборотни превратились в войско в красных мундирах. Ни одна пуля армии русских солдат не попадала в них, тогда как оборотни без промаха поражали русских. Перед концом Второй мировой войны прошел слух о том. что в этой войне Умэноки-сан не участвует, поэтому Япония может ее проиграть.

Согласно другому рассказу, даже русский генерал Куропаткин отмечал в своем донесении наличие на фронте японских солдат в красных мундирах. Такие рассказы зафиксированы и относительно других войн, но встречаются реже, видимо, по причине поражения в них японцев.

Многие русские песни и частушки о войне передают настроения грусти и скорби. Среди японских фольклорных материалов, относящихся к периоду русско-японской войны, мы пока нашли только одну песню неизвестного автора с аналогичным настроением - «Каатян горан-ё» («Посмотри, мама»). Песня эта получила распространение сразу после окончания войны в атмосфере победного триумфа. В ней поется о том, как мальчик, увидев солдат, вернувшихся с войны, спрашивает у матери, нет ли среди них его отца. Мать объясняет, что отец погиб в русско-японской войне и не вернется к ним никогда. Причина малочисленности таких текстов вовсе не в том, что японский народ якобы мало страдал от этой войны: просто скорбь выражалась в других жанрах, например в литературе и авторских песнях. Следует также иметь в виду отсутствие опыта больших войн в течение трехсотлетней эпохи Эдо. Поэтому в тогдашнем японском фольклоре не получили развития сюжеты и мотивы, отражающие скорбь солдат и их семей.

Напротив, сюжет призраков имеет традиционную основу в японском фольклоре. Нами найдены два рассказа времени русско-японской войны о призраках русских. Суть первого - муки совести у японца. В кратком пересказе он сводится к следующему: в бою у Порт-Артура один японец жестоко убил русского солдата; через двадцать лет призрак этого русского стал угрожать убийце каждую ночь, и тот заболел и умер. Второй рассказ, созданный скорее всего в наши дни («современная легенда»), обнаружен нами в интернете.

Когда в русско-японской войне погибло много солдат, их тела волны вынесли на берег Японского моря в префектуре Тоттори. Там их захоронили всех вместе, и русских и японцев, и поставили указатель могилы. Сейчас песок уже покрыл это место, и стало невозможно узнать, где находилось кладбище. Иногда в завывании ветра людям слышится русская речь.

Все же в период русско-японской войны самым распространенным у японцев было надменное отношение к врагам-русским. Об этом свидетельствуют две детские песни, связанные с определенными играми и распространенные на всей территории Японии вплоть до 1950-х годов.

Распевая первую песню, девочки играли в «отэдама» - мешочки с бобами. Первые слоги в каждой песенной строке, означают цифры от 1 до 10. Мелодия взята из «взрослой» военной песни 1891 года «Мити ва 680-ри» («Дорога длиной в шестьсот восемьдесят верст»), а слова — за исключением привязывающих текст к событиям русско-японской войны — также из военных песен кануна японо-китайской войны: из «Кинбу буси» («Песня для танца радости») (1889 и 1892) и «Тэки ва икуман» («Сколько бы ни было тысяч врагов») (1891).

Вторую песню можно классифицировать как разновидность групповой игры «Сиритори», в ходе которой называют слово, начинающееся с последнего слога предыдущего слова.

Эти и подобные им песни долго пользовались популярностью среди детей. После Второй мировой войны в результате политики разоружения культура прославления воинских доблестей быстро сошла на нет. Но оставшиеся от нее песни до сих пор сохраняются в памяти японского народа...

Лагерный фольклор

В серии «Сборник современных народных рассказов» опубликованы тексты, посвященные разным войнам. Среди них нами было обнаружено более 60 рассказов о войнах с СССР. Подавляющее большинство из них (56) - о нападении в 1945 году Советской Армии на японцев в Манчжурии и о пребывании японских военнопленных в советских лагерях. К сожалению, крайне мало материалов (всего по два рассказа) о таких событиях, как японская интервенция в Сибири и на Дальнем Востоке (1918-1925), сражение на Халхин-Голе (1939) и владычество Японии в Манчжурии (193 1— 1945). Ограниченность информации о неудачах в сражениях с советскими войсками объясняется также стремлением командования японской армии скрыть их от японцев.

В произведениях этого времени чаше всего описываются факты грабежа и насилия со стороны советских солдат, лишения, страдания и смерть в лагерях военнопленных от болезни, голода и холода. Один из распространенных образов - советский солдат, который, угрожая оружием, отбирает у японцев часы, ручки и т. д., крича при этом: «Давай!». Но есть и рассказы о русских, погибших в результате жестоких медицинских экспериментов, которые ставились на них японцами в спецотряде 731, а также об издевательствах и случаях линчевания, имевших место среди самих японцев в советских лагерях.

Говорится и об общении японцев с мирными русскими (россиянами). Из этих историй видно, какое глубокое впечатление у японцев оставили простые, добрые и часто бедные русские люди. Они помогали японским военнопленным, порой русские и японцы получали взаимную выгоду от подобных контактов. Многие рассказчики приводят примеры курьезных ситуаций, возникавших из-за разницы в обычаях и языке. Контраст между жестокими солдатами и простым народом произвел на японцев яркое впечатление и оказал большое влияние на дальнейшее формирование их представлений о русских.

Присутствуют и рассказы о мистических и невероятных происшествиях. «В иркутских лагерях ночью в морге, где лежат тела японских военнопленных после вскрытия, почему-то горит свет, хотя лампа не включена. И иногда слышно, как разговаривают люди».

Современный японский фольклор

Сегодня в Японии, как и в России, многие фольклорные традиции постепенно утрачиваются. Но все же можно найти несколько более или менее распространенных жанров, причем для них характерна переработка новых знаний на основе традиционных форм.

С каламбурами, использующими русские слова в повседневной жизни, можно встретиться в Интернете и в рекламе. Недавно мы нашли в Интернете следующий каламбур: «Росия-но коросия осоросия» («Российские наемные убийцы страшны»). Это, по существу, новая версия известного старого каламбура, который хорошо отражал страхи японцев в отношении России: «(О)росия осоросия» («Россия страшная»).

По всей Японии существуют легенды о том, что когда-то духи-великаны «уни» жили в глубине гор или на морских островах. Сегодня происхождение этих легенд часто объясняется следующим образом: иногда японцы неожиданно встречались на побережье с европейцами, потерпевшими кораблекрушение, и ошибочно принимали их за уни, демонов-великанов. Выступают в такой роли и русские. Нам довелось однажды наблюдать, как в Киото в местном музее таксист, показывая своему клиенту-туристу старые картины, рассказывал ему легенду об известном уни (в данном случае — разбойнике) Сютен додзи и в конце предположил: «Наверное, он был русским».

В целом современный японский фольклор представляет неясный образ русских, складывающийся из их европейского облика и неко- торых простых русских слов. В нем отсутствуют стереотипизированные представления о национальных чертах, столь характерные для русских анекдотов. Более сложные представления о русских можно найти в авторских произведениях - в литературе, кино, комиксах и т. д. С распадом СССР привычный образ русских начал меняться: если раньше он чаще всего ассоциировался со шпионами и военными, то теперь - с девушками в ночных клубах, моряками и мафиози. Не исключено, что в скором будущем в Японии создадутся городские легенды, где появится образ русских нового типа.

Сходства и различия

В исследованном нами японском и русском фольклоре встречаются совсем разные по содержанию материалы. Объясняется это тем, что в отличие от России, где в советскую эпоху сбор фольклорных материалов был существенно ограничен идеологическими рамками, в Японии подобных проблем было меньше. Следует также иметь в виду различие в масштабе восприятия: для русских Япония - одна из небольших соседних стран, для японцев Россия всегда была гигантским соседом, каждая встреча с русскими производила на них глубокое впечатление.

Тем не менее в японском и русском фольклоре обнаруживается много общего. Проведенное нами исследование показало, что как в японском, так и в русском фольклоре подчеркиваются экзотические и опасные черты соседа. На ранней стадии контактов народы обеих стран пытались понять друг друга с помощью фольклорного (иногда мифологического) мышления: сравните русские легенды о «Беловодье» и «святом камне» и японскую легенду о Сайго. Впоследствии экзотика уступает место стереотипным представлениям, общим для Японии и России: красивые женщины, несколько элементов из традиционной культуры и простые легко воспроизводимые русские или японские слова.

В заключение необходимо отметить одну общую черту во взглядах на японцев в русском фольклоре и на русских в японском: оба народа считают друг друга своеобразным мостом между Европой и Азией. Мы видели, что японцы в современном русском фольклоре наделяются как азиатскими, так и европейскими чертами, японцы так же оценивают в своем фольклоре русских. Мы находим свидетельства того, что, в отличие от презрительного отношения к китайцам, японцы испытывали уважение к русским как к представителям европейской державы. Правда, в японском военном фольклоре, особенно в рассказах о лагерях, нельзя не заметить ненависть японцев к Советскому Союзу и «диким» русским и одновременно насмешку над ними. Но параллельно отмечаются проявления «неевропейских» черт в русском характере - простота и доброта русского народа.

Сходная тенденция прослеживается и в литературных произведениях обоих народов. Б.Хэлдт отметила связь образа японцев в русской и советской литературе с поиском русскими своей идентичности, которая у них колеблется между европейской и азиатской. Японская интеллигенция эпохи Мэйдзи, с одной стороны, прекрасно осознавала отсталость самодержавной России от передовых стран Европы, с другой, от всего сердца сочувствовала русской интеллигенции и восхищалась ею.

Вспомним, что в современном мире, где Европа и США давно установили свою гегемонию, вырабатываемые в них взгляды и оценки оказывают очень сильное воздействие на взгляды и оценки в других странах. Это четко продемонстрировал Э. В. Саид в своей известной работе «Ориентализм». Поскольку Россия и Япония оценивают друг друга сквозь призму понятий «Европа» и «Азия», они тоже не могут освободиться от влияния парадигмы европоцентризма. Чтобы заметить, в какое «кривое зеркало» мы смотрели и смотрим – не только на других, но и на себя - мы должны осторожно относиться к тому противоречивому положению, которое мы занимаем в современном мире.