"Видите, как Христос шествует в мире"

«Один Господь знает, сколько
мне пришлось пережить мучений
в эти первые годы. Все три врага:
мир, плоть и диавол —
со всей силою восстали на меня
и по пятам следовали за мной,
чтобы повергнуть меня в первом же
темном, узком месте, и искушения эти
были самые законные по виду:
«Разве я, как всякий человек,
создан не для семейной жизни?
Разве не можешь в мире блистательно
служить Богу и ближним? Разве, наконец,
не нужны ныне люди для России
более, чем для Японии? »...
Тысячи наговоров выливают тебе в уши,
и это каждый день и час, и наяву
и во сне,и дома в келье, и на молитве
в церкви. Много нужно силы душевной,
великое углубление религиозного чувства,
чтобы побороть все это.»
Святитель Николай Японский (из Дневников)

1 августа 1836 года семья дьякона в Березовском погосте Бельского уезда Смоленской губернии (ныне д. Береза в Тверской обл.) получила прибавление. Новорожденному была суждена долгая подвижническая жизнь. Как было заведено в те годы, отрок пошел по родительской стезе, которая 25 лет спустя привела его, в то время уже иеромонаха Николая, в Японию. Там он почти неотлучно провел оставшиеся 50 лет своей жизни в беззаветном служении Православной вере, Богу, Царю и Отечеству.

Счастье России, что в те времена ее представляли люди такого масштаба. И несчастье, что сегодня имя Николая Японского так мало известно обществу. Ибо негоже обществу разбрасываться такими вдохновляющими примерами.

О жизни и делах Святителя повествуют много источников. Прежде всего, Дневники самого Николая, считавшиеся утраченными и обнаруженные известным японским русистом, профессором Накамура Кэнноскэ, а впоследствии опубликованные при его непосредственном участии. Низкий поклон ему, всем российским и японским подвижникам, осилившим колоссальный труд и подарившим эту жемчужину людям! Среди других источников упомянем записки о.Сергия (Старгородского) «На Дальнем Востоке (письма миссионера)».

Подготовленный на их основе очерк japanalbum счастлив предложить вниманию читателей к 16 февраля – дню памяти Николая Японского. С глубокой признательностью к автору, по христианскому смирению воздержавшемуся от упоминания своего имени.

Начало

«Это было, должно быть, в 1857 году или около того (в 1860 – примечание). В Петербургскую Академию (Духовную) пришло из Синода предложение, не пожелает ли кто из студентов поехать консульским священником в Хакодате в Японию, с тем чтобы, если представится такая возможность, начать там и христианскую проповедь. Подписалось несколько человек, но все хотели ехать женатыми священниками. Подошел к подписному листу и студент Косаткин. Он раньше никогда не думал о монашестве, хотя знал, что будет на службе церкви. «Не ехать ли мне?»- спросил он себя. «Да, нужно ехать, - прозвучало в его совести. - Только неженатым. Что-нибудь одно: или женатым или миссия, да еще в такой дали и в неизвестной стране». Он подписался, что хочет ехать с принятием монашества. А на следующий день он подал ректору Академии прошение о пострижении . Так вдруг совершился этот поворот и совершился навсегда: с тех пор о. Николай не знал и не знает никого и нечего кроме церкви и насажденной им миссии.»

Так со слов самого Николая рассказывал позднее о начале его пути будущий Патриарх Московский и всея Руси Сергий (Страгородский; 1867-1944), который начинал свое пастырское служение тоже в далекой Японии.

Ехать пришлось через Сибирь, с остановками. В Николаевске-на-Амуре о. Николай зазимовал, пользуясь гостеприимством другого великого миссионера, преосв. Иннокентия. Тот наставлял гостя о будущем деле и даже готовил практически. Забавная, с «духом времени» бытовая зарисовка из записок Сергия:

«- А есть ли у тебя ряса хорошая? - спросил его раз Владыка.
- Конечно, есть.
Однако Владыке академическая ряса не понравилась.
- Поедешь туда, все будут смотреть, какой-де он, что у них за священники. Нужно сразу внушить им уважение. Покупай бархату.
Бархат куплен, Владыка сразу вооружился ножницами и выкроил рясу для о.Николая
- Вот, так-то лучше будет. А есть ли крест?
Креста не было: он дожидал о. Николая в Хокодате.
- Ну, возьми хоть этот, - сказал Владыка надевая на шею о.Николаю бронзовый крест за севастопольскую кампанию. - Он хоть не совсем по форме, да все-таки крест, а без него являться к японцам не годится. Да и не одни японцы, и европейцы будут смотреть.»

Чтобы понять, в каком мире оказался молодой иеромонах, сошедши 2 июля 1861 года на японскую землю, полезно вспомнить, что тогда Япония только-только открылась для европейцев, причем открылась не по своей воле. А до этого – два века добровольной изоляции от «варварского» внешнего мира, сопровождавшейся жестоким искоренением христианства. Оно рассматривалось как вредное учение, несущее угрозу самому государству. В середине 19 века времена в Японии стремительно менялись, но пока еще любой иностранец здесь попадал если не на вражескую, то уж точно на враждебную территорию. Особенно – христианский священник.

«Все прежние порядки сёгунского времени были еще во всей силе, - пишет об этом времени Сергий. - Японцы не только чуждались европейцев, но и прямо ненавидели их. Нередко из-за угла рубили европейцев саблями, кидали камнями. Жизнь вообще была неспокойная и даже опасная.»

А это – из дневников самого Николая:«…тогдашние японцы смотрели на иностранцев как на зверей, а на христианство как на злодейскую секту, к которой могут принадлежать только отъявленные злодеи и чародеи.»

Легко представить себе высокого светловолосого гиганта (а роста Николай был немалого), шагающего по японским улицам под настороженными взглядами местных жителей. Настоящий «рыжий варвар» - так называли в то время в Японии европейцев. Это потом, много лет спустя любой рикша в Токио знал, куда везти седока по имени «Никораи». А поначалу приходилось жить и трудиться, словно в осаде.

«На первых порах пришлось ограничиваться только службой в консульской церкви и исполнением треб для русских, которые попадали в Хокодате, - вспоминает Сергий. - У инославных христиан тогда еще не было духовных лиц, и вот о.Николай стал пастырем для всех них… Все христиане, таким образом, без различия вероисповедания, сплотились среди ненавидящей их толпы язычников, в тесный кружок вокруг о.Николая»

"Галилеяне"

О проповеди нельзя было еще и думать - поплатиться жизнью за проповедь христианства в Японии можно было до 1868 года. И все же Николай использовал любую возможность, чтобы распространять Учение. В июле 1868 года в статье « И в Японии жатва многа...» он пишет о том, как начал тайно проповедовать христианство среди японцев: «Между тем я старался делать, что возможно, и для непосредственно миссионерской цели. На первый раз, конечно, нужно было искать людей, которые, приняв христианство, способны были бы, в свою очередь, сами служить к распространению его...»

Яркий эпизод обращения врага в сподвижника о.Николай описал много лет спустя, в 1911 году, уже будучи архиепископом.

«Пятьдесят лет тому назад я приехал сюда проповедовать учение Христово; но тогда не только никто не был расположен слушать его, а все с враждою относились к нему. Один из тогдашних врагов христианства здесь, перед нашими глазами, один из почетнейших между нами. Он тогда известен был в Хакодатэ как замечательный фехтовальщик, поэтому приглашен был давать уроки фехтования сыну русского консула в Хакодатэ. Каждый день я там встречался с ним, и всегда он молча смотрел на меня с враждебным видом; наконец, враждебное чувство привело его ко мне. Пришедши, он грубо начал:
— Вы, варвары, приезжаете высматривать нашу страну; особенно такие, как ты, вредны; твоя вера злая.
— А Вы знаете мою веру, что так отзываетесь о ней? — спросил я.
— Ясно, не знаю.
— А не зная вещи, поносить ее,— разумно ли?
Это несколько остановило его; но он с прежней грубостью произнес:
— Так что за вера твоя? Говори.
— Изволь слушать,— ответил я. И стал говорить о Боге, Едином, Боге Творце вселенной, Боге Искупителе. По мере того, как я говорил, лицо моего слушателя прояснилось, и он, не переставая внимательно слушать, одною рукою достал из-за пояса тушницу, другою — из рукава бумагу и стал записывать мою речь. Через час или полтора он был совсем не тот человек, который пришел.
— Это совсем не то, что я думал,— сказал он, когда я кончил говорить.— Поговорите еще,— попросил он уже ласково.
— Приходите,— пригласил я. И он стал приходить каждый день; а через неделю был уже в душе христианином».

Впоследствии бывший самурай, а в описываемое время – служитель культа синто Такума Савабэ принял крещение с именем Павел и стал ближайшим помощником русского миссионера, самым первым японским православным священником. Другими из первых стали Токурэй Сакаи и Дайдзо Урано. Их усилиями семена православной веры начали сеяться в северных районах Японии.

Интересны воспоминания будущего патриарха Сергия о первых священниках : «Павел и Иоанн потихоньку в дружеских беседах проповедовали христианство своим близким друзьям. Тогда обратились многие из теперешних священников, например, о. Иоанн Оно, лучший проповедник в японской церкви. Все это были самураи, преимущественно северных провинций, с их глухим выговором и неизящными, по японским понятиям, манерами. Все это были своего рода галилеяне, на которых свысока смотрели остальные японцы… То были по истине героические времена, напоминавшие первые годы христианства. Община жила братски, делясь друг с другом своими скудными достатками.»

Павел Савабэ продал свой меч и доспехи, жил своим трудом , врач Сакаи зарабатывал своим врачебным искусством и, что получал, приносил на общую пользу. После утверждения проповеди в Хакодатэ Савабэ уехал проповедовать в свой родной город Сэндай, в Хакодатэ остался о.Анатолий из русских миссионеров, а сам о.Николай перебрался в Токио. Он свел дружбу с буддийскими бонзами, которые сочувственно относились к христианству и даже читали Евангелие.

Очень трогательный эпизод, передающий атмосферу начала распространения православия в Японии, оставлен нам Сергием: «Огромная зала храма была забита публикой. Все, конечно, сидели на полу, поджав ноги. Бонзы хотели усадить своего гостя по-европейски. Стульев у них не было. Тогда главный бонза, не долго думая, подвел о. Николая к своему жертвеннику ( который высотой был не многим более полуаршинна), сдвинул в сторону различные курильницы и украшения и вежливо предложил о. Николаю занять тут место. И народ совершенно спокойно смотрел на поругание их святыни…

Тем временем проповедь дала результат – крещено 12 человек, начало положено, но на о.Николая написан донос, которому не дал ход его знакомый старик бонза, входивший в состав тройки «высшего духовного совета» и добродушно посмеявшийся над испугом о.Николая, получившего от него тетрадку с доносом для прочтения».

Памятник

Одним из главных памятников, оставленных по себе Николаем Японским, стал перевод на японский язык Священного Писания.

Конечно, по приезде в Японию молодой миссионер не знал языка, не был знаком и с японской культурой. Первое время служения в русском консульстве в Хакодатэ не оставляло возможности восполнить этот пробел, без чего невозможно было и выполнение миссии по распространению православия. Однако по мере того, как к «инославным» европейцам стали прибывать свои священники, а сам Николай немного освоился на новом месте, он без промедления нанял учителей и с усердием взялся за дело.

Глубина его проникновения в предмет поражает. Д . М. Позднеев, автор «Японо-русского иероглифического словаря», изданного в Токио в 1908 г., так оценивал уровень знаний, достигнутый о.Николаем: «Путем постоянного чтения японской литературы и постоянного общения с японцами отец Николай достиг удивительного знания японского разговорного и книжного языка. У него был сильный иностранный акцент, однако это не мешало ему быть понимаемым всеми японцами от мала до велика, богатство словаря и легкость построения фраз давали его речи силу, приводившую в восторг всех японцев… Фразы были краткие, обороты самые неожиданные, но чрезвычайно яркие и сильные.»

Но путь к этому был долог и труден. Свидетельствует сам о.Николай:«Приехав в Японию, я, насколько хватало сил, стал изучать здешний язык. Много было потрачено времени и труда, пока я успел присмотреться к этому варварскому языку, положительно труднейшему на свете, так как он состоит из двух: природного японского и китайского, перемешанных между собою, но отнюдь не слившихся в один. Кое-как научился я наконец говорить по-японски и овладел тем самым простым и легким способом письма, который употребляется для оригинальных и переводных ученых сочинений. ... И такие люди, как пресловутый знаток японского языка, француз Рони, осмеливаются писать грамматики японского языка! Хороши грамматики, которые приходится бросать в угол как ненужный хлам, спустя неделю по приезде в Японию! Видно, долго еще изучающим японский язык придется изучать его инстинктом, чрез чтение книг и механическое приучение себя к тем или другим оборотам разговорной и письменной речи.»

Здесь точно отмечена одна из трудностей японского языка, современного Николаю, да и нам – органичное смешение в нем двух «пластов», «исконного» японского и привнесенного вместе с иероглифической письменностью китайского.

Задача овладения новым языком, обладающим иной структурой и логикой, очевидно, облегчалась незаурядными способностями о.Николая к языкам вообще. В дневниках Равноапостольного приводятся большие фрагменты его переписки с деятелями англиканской и американской церквей на английском, записи на французском. Прибавим к этому древнегреческий и латынь.

Вооружившись необходимыми знаниями японского, Николай немедленно приступил к одному из главных дел своей дальнейшей жизни – переводу Священного Писания. «Ровно в шесть вечера в келью владыки входил его постоянный сотрудник по переводам Павел Накаи, человек прекрасно образованный, необычайно трудолюбивый и всецело преданный православной вере. Он садился на низенький табурет рядом с епископом и начинал писать под его диктовку. Работа продолжалась обычно четыре часа и заканчивалась в десять вечера», - описывает процесс профессор Кэнноскэ Накамура, автор предисловия к Дневникам о.Николая.

А вот картина, нарисованная его собственной рукой:

«Передо мной лежат славянский и греческий тексты богослужения, с книгами под рукою, способствующими правильному уразумению его. У моего сотрудника под руками китайские и японские лексиконы и грамматики, также перед нами китайский текст богослужения, заимствованный нами из Пекина от нашей Миссии. Смотря в славянский текст и проверяя его греческим, я диктую перевод, стараясь выразить смысл с буквальной точностью; сотрудник записывает китайскими иероглифами вперемешку с японскими алфавитными знаками. Трудности перевода в этой стадии заключаются в том, что японская грамматика противоположна нашей, т.е. по-японски поставить подлежащее надо впереди, между ним и сказуемым должно вместить все, что есть в переводе, сколько бы ни было придаточных и вводных предложений, все они должны встать впереди главного сказуемого; в каждом придаточном и вводном — то же расположение частей. Когда песнь или молитва продиктована и синтаксическое отношение части ее установлено, тогда начинается отделка написанного, причем моя главная забота — не дать ни на йоту уклониться от смысла текста; сотрудник же мой с не меньшей заботой хлопочет в интересах правильности и изящества грамматической и стилевой конструкции речи. Эта часть работы самая трудная и кропотливая. Тут-то особенно нужна китайско-японская ученость, потому что, во-первых, нужно отчетливо знать смысл каждого китайского знака, чтобы из многих однозначащих иероглифов выбрать наиболее употребительный и понятный, во-вторых, нужно обсудить, оставить ли за иероглифом китайское произношение или дать ему японское… Одним словом, нужно решить, какой язык усвоить переводу. При мысли о важности того, что переводим, любезен нам самый почтенный язык ученый… но этот язык был бы неудобен и для средне ученых, а для мало ученых и совсем непонятен. При мысли о том, что переведенное нами должно быть доступно всем и что в этом именно и должно состоять главное его достоинство, влечет нас к себе язык массы, язык народный, но тогда перевод наш вышел бы до того вульгарным, что им сразу пренебрегли бы все, не составляющие простонародья. Положено нами употреблять язык средний. Этому стараемся и следовать, хотя, по неопределенности признаков и неясности границ, здесь широкое поле для нескончаемых споров, в которых я всячески стараюсь отстаивать наибольшую общепонятность, а мой сотрудник — защититься от вульгаризмов и соблюсти изящность речи.»

Каждый стих сверялся с Вульгатой ( Vulgata — латинский перевод Библии блаженного Иеронима, постоянно дополняемый и исправляемый вариант которого со времени Тридентского собора 1545–47 года является единственным приемлемым каноническим текстом Священного Писания Католической Церкви), Септуагинтой (Interpretatio Septuaginta Seniorum — «перевод семидесяти старцев», собрание переводов Ветхого Завета на древнегреческий язык, выполненных в III—II веках до н. э. в Александрии.) и английским переводом. В трудных местах святитель опирался на толкования святого Иоанна Златоуста.

Титаническая работа по переводу всех книг Нового Завета и других священных текстов, вряд ли посильная одному человеку, продолжалась долгие годы и не прекратилась даже на смертном одре. Свидетельство преемника Николая, епископа Сергия (Тихомирова), навестившего наставника в госпитале: «Пред окном комнаты небольшой столик… на нем японские рукописи, тушечница, кисти, пред Владыкою – славянская Триодь… Накай читает японский перевод… По другой тетради следит за читаемым Владыка… Временами останавливаются, вставляют запятую… Владыка в золотых очках, бодрый… Кто бы мог сказать, что это приговоренный к смерти старец?»

Будни

Япония стремительно менялась. Когда о.Николай прибыл в Хакодатэ, сёгунат доживал последние годы, а в 1868 году был окончательно упразднен. В результате «реставрации Мэйдзи» император вновь занял место во главе государства, откуда был, фактически, смещен несколько столетий назад. «Реставрация» сопровождалась бурным импортом западных технологий, институтов, идей, а также отменой прежних запретов.

«Правление взяла в свои руки европействующая партия, - пишет о.Сергий(Старгородский). - Японцы набросились на все европейское. Стали открываться всевозможные школы с преподованием на европейских языках. Открыта и русская школа. О. Николай сделался в ней преподавателем, поделив cвое время между школой и проповедью, живя в Concession (район выделенный для проживания европейцев в Токио).»

Хотя многие ограничения все еще сохранялись, это была уже совсем не та обстановка открытой враждебности, с которой о.Николай столкнулся по приезде в Японию. Произошедшие перемены позволили ставить вопрос об открытии в Японии православной миссии. С этими хлопотами была связана одна из двух за 50 лет отлучек Николая в Россию. И 6 апреля 1870 года определением Святейшего Синода в Японии была учреждена Российская Духовная Миссия в составе начальника – о. Николая, возведенного в сан архимандрита, трех иеромонахов-миссионеров и причетника.

Будни служения были исполнены каждодневных монотонных, но необходимых трудов. Свидетельствует о.Сергий (Старгородский):

«Преосвященный получает постоянно массу писем от своих катихизаторов и священников. Каждый обязан ежемесячно писать епископу о состоянии своей церкви. Катехизаторов и священников теперь до 150, - ежемесячно, следовательно присылается 150 обязательных писем, да сверх того необязательные. Притом, японец всегда считает долгом сделать к письму громаднейший и по возможности пустой приступ, в конце письма непременно извиниться, что написал только два дюйма, хотя читатель склонен сказать, что письмо более двух сажен. Японские письма пишутся на мягкой японской бумаге шириною в нашу обычную почтовую четверку, а длиною по желанию и по способности писца. Исписал одну полоску бумаги, приклеивает (узкой стороной) к ней другую, потом третью. Неугодно ли освоить 150 таких епистолий. Преосв. все это читает сам. Кроме этого по утру ходит преподавать в катехизаторскую школу в Коозимаци. После обеда имеет уроки в здешней катехизаторской школе. Потом перевод книг, потом постройки, потом разные отчеты, потом бесконечные посетители. Нужно на все это много энергии и преданности делу….»

А вот живое описание отцом Сергием атмосферы, в которой проходили поездки отца Николая по православным общинам Японии: «Иногда христиане к приезду епископа приурочивают публичную проповедь для язычников. Нанимается какая-нибудь общественная говорильня, заранее расклеиваются объявления о приезде известного «Никорай», о проповеди. В назначенный час собирается народ, конечно приходят наши «сослужители», как они себя в разговоре с нами называют, т.е бонзы со своими круглыми бритыми головами. Приходит для водворения порядка «дзюнса», т.е полицейский, иногда и несколько. Все рассаживаются на полу.

Собрание обычно открывается речью кого-нибудь из кахетизаторов или особо говорливых христиан, говорят несколько человек, затем священник, и в заключение всего епископ, говорит обычно час, но не более: слушатели утомляются. Одет он обычно в рясу и панагию, но без клобука и без …. сапог. Костюм может и не совсем привычный для русского архиерея, в публичном собрании, да еще для проповеди, но здесь иначе нельзя…

После речи проповедник обращается к слушателям с вопросом, не имеет ли кто из них сказать против. Иногда завязывается настоящий диспут с криками, жестами, насмешками и пр. Буддисты переходят иногда и к драке. Дело кончается вмешательством полиции. Впрочем, с епископом до таких скандалов дело не доходило, его все-таки уважают и противники, да и он с обычным достоинством умеет пристыдить и утишить шумливых. «Тридцать лет живу в Японии, - сказал он однажды в подобном случае, - и ни разу не встречал такой грубости. Очень жаль, что добрые старые японские нравы начинают портиться.»

Одной из главных трудностей, с которой сталкивалась миссия, было недостаточное число священников и проповедников. Сколь бы не были усердны и преданны Вере первые из обращенных, их сил было недостаточно, а миссионеры, которых присылали из России, надолго не задерживались: «…и люди хорошие; но скоро же приставала к ним известная болезнь “home sickness”, и они возвращались», - пишет об этом о.Николай, и продолжает: «Такова уж, как видно, воля Божия — образовать здесь Православную Церковь японскими проповедническими силами. Усердные и самоотверженные люди нужны, а где их взять? Материализм одолел Японию; прежних идеалистов, из которых вышли первые наши проповедники и священники, совсем не видно. Впрочем, будем надеяться, что Бог пошлет нужных Ему людей.»

Труды по воспитанию поколения местных священников дали всходы ко времени, когда православная паства в Японии внезапно выросла многократно – в страну хлынули потоки пленных с полей сражений русско-японской войны.

Война

То был трагический период в жизни святителя Николая. После начала войны посольство покинуло Японию, и он остался единственным русским на всю страну. Искренний патриот России, он не смог оставить свою Церковь, которой отдал на тот момент 44 года своей жизни и труда. Было бы неправдой сказать, что решение остаться далось легко, без сомнений и колебаний.

«Артур Карлович Вильм, драгоман, прислан посланником уведомить меня, что «все Посольство в следующую пятницу на французском почтовом пароходе уезжает из Йокохамы и Японии», и спросить, «как я думаю поступить?» Я сказал, что посоветуюсь с своими служащими Церкви и дам ответ завтра… Признаюсь, мне приятнее было бы уехать в Отечество, где я не был 23 года; но утром, во время совершения предпричастного Правила, совесть меня укорила за это поползновение оставить без призора столь юную Церковь, и я твердо и радостно решился остаться.»

Так буднично описывает Святитель события, которые могли оборвать его земную жизнь. Куда больше страданий и чувств читается между строк в его записках о жестокостях войны, рассказы о которых в множестве доходили в Японию.

«Был из Хиросаки военнопленный Хрисанф Платонович Бирич, работопромышленник на Сахалине, во время же войны начальник вольной дружины. Рассказывал про такие жестокости японцев, что в ужас приходишь. Не было тогда иностранных корреспондентов, не перед кем было роль гуманных разыгрывать, и потому показали себя в своем натуральном виде: массы мирных жителей избивали без всяких причин, женщин насиловали, других женщин и детей рубили и расстреливали так же, как мужчин; русских каторжников множество и массами расстреляли под предлогом, что «этот народ, мол, ни к чему не годный»; даже умалишенных больных повытаскивали из госпиталя и расстреляли...»

После этого можно лишь догадываться о том, какого внутреннего благородства стоило святителю Николаю, истинному патриоту России, признать за врагом право на патриотизм. Следующие строки из его Дневников вряд ли дают об этом исчерпывающее представление, как и о неизмеримой сложности вставшего перед ним этического выбора:

«Оставшись, я буду делать, что досели делал: заведывать церковными делами, переводить Богослужения. Но в совершении Общественного Богослужения, пока война не кончится, участвовать не буду по следующей причине: во время богослужения я вместе с вами молюсь за Японского Императора, за его победы, за его войско. Если я буду продолжать делать это и теперь, то всякий может сказать обо мне: «Он изменник своему Отечеству». Или напротив: «Он лицемер: устами молится за дарование побед Японскому Императору, а в душе желает совсем противного». Итак, вы совершайте богослужения одни и молитесь искренно за вашего Императора, его победы и прочее. Любовь к Отечеству естественна и священна. Сам Спаситель из любви к Своему земному отечеству плакал о несчастной участи Иерусалима. Итак, начнется война, служите молебен о даровании побед вашему воинству; одержит оно победу, служите благодарственный молебен; при обычных богослужениях всегда усердно молитесь за ваше отечество, как подобает добрым христианам-патриотам. Я, по возможности, буду приходить в Церковь на всенощную и Литургию и стоять в алтаре, совершая мою частную молитву, какую подскажет мне мое сердце; во всяком случае первое место в этой молитве, как и всегда, будет принадлежать Японской Церкви — ее благосостоянию и возрастанию. Думаю, что употребление колоколов на это время лучше прекратить, чтоб не раздражать и не вызывать на грубые поступки тех, которые не успели или не хотели понять, что здесь не русская Церковь, а вполне японская; христиане и без звона знают, что с 6-ти часов всенощная, а с 9-ти на утро обедня.»

Среди испытаний, посланных в этот период Святителю, самыми трудными, несомненно, стали связанные с прибытием в Японию десятков тысяч русских военнопленных. Об их количестве есть вполне достоверные сведения: всего около 72 тысяч человек за годы русско-японской войны. Эта тяжелейшая проблема практически полностью легла на плечи епископа Николая. Нет числа его попечительным заботам о судьбе пленных, раздаче денег, пожертвованных вещей и книг, крестиков и иконок. Везде его личная забота и участие: конфликт ли нижних чинов и офицеров, грозит ли наказание русскому от японцев за самые незначительные проступки - он грудью встает на защиту.

« 19 августа / 1 сентября 1905. Пятница. От переплетчика Хрисанфа привезли 14 000 Евангелий. Всего будет 68 000 — всем военнопленным по Евангелию. Покончивши с рассылкою крестиков, станем рассылать и Евангелия.»

В Дневниках описана история о том, как всем военнопленным были заказаны серебряные крестики, а затем выяснилось, что на сломе их проявилась красная медь. Владыка лично исследовал эту проблему и выяснил, что изготовитель снизил содержание серебра на 5% из-за роста стоимости материалов и не сообщил об этом. Больше всего он терзался тем, что люди могут заподозрить кого-либо из его подчиненных в нечистоплотности. Чего только не принимал Святитель близко к сердцу: «… Еще говорил полковник, что у сендайских военнопленных нижних чинов хранилось 4 знамени, вынесенные из боя у Мукдена, японцы проведали об этом, должно быть, от поляков, и стараются отыскать их, но русские до сих пор хорошо прячут.»

Именно в эти годы со всей очевидностью проявилось величие многолетних трудов о.Николая по утверждению православия в Японии. Ведь все заботы по духовному окормлению столь нежданно и несчастливо нахлынувшей паствы пришлось взять на себя воспитанным им местным священникам. «Японская Церковь фактически существует уже пред глазами всей России, - пишет обычно скупой на похвалы Святитель. - Японские священники обслуживали 70 тысяч русских пленных здесь и приобрели общую их любовь и уважение; возможно ли было бы это, если бы все наши служащие Церкви были служащими, а прежде того крестившимися, только из-за хлеба?..»

Как тут не вспомнить известный вопрос, который задавали игумены послушникам, желавшим принять постриг: «Ты в монастырь пришел ради Иисуса или ради хлеба куса?» Видно, укоряли некоторые критики пасомых архиепископа, а он, как пастырь добрый, оградил их от злых языков вышеприведенными словами.

Трогательно читать слово к своим подчиненным, к которым Святитель обратился в 1906 году в речи на закрытии Общества духовного утешения военнопленных (Хорёо-иан-квай): «Священнослужители же наши были неоценимыми утешителями для военнопленных. Об этом мы имеем лучшие свидетельства от самих военнопленных в их многочисленных письмах, в которых они описывают, как не надеялись найти здесь никакого христианского утешения, и как были обрадованы, когда неожиданно к ним явились японские «батюшки», которых они и приняли везде с таким же почтением, с каким навыкли относиться к своим природным священнослужителям в России… Военнопленные повезли свои добрые чувства с собою домой, и во многих тысячах мест в России скажется и будет повторяться доброе слово об японских священниках и диаконах, японских добрых христианах, Японской Православной Церкви…»

Свидетельство одного из военнопленных, офицера Георгия Селецкого о. Николай приводит в своих Дневниках: «Присылка вами о. Сергия Судзуки и его служение, отличающееся таким благолепием, которое не встретишь везде и у нас в России, делает нас еще более религиозными, чем мы до сих пор были. Не знаю, особенность ли нашего положения или действительно выдающееся служение о. Сергия заставляют меня и многих других во время служения забывать все и помнить только о молитве. Чудная проповедь, сказанная о. Сергием на слова «Да святится имя Твое», произвела на меня и многих других редкое впечатление и, я уверен, на всю мою жизнь останется у меня в памяти и всегда будет служить для меня путеводной звездой при моих скитаниях по земному шару… Не могу умолчать о том глубоком уважении, которым пользуется о. Сергий. Дай Бог, чтоб хотя половина нашего русского духовенства пользовалась таким же уважением».

Думы о войне и России

Следующие выдержки из Дневников Святителя полной мерой отражают печаль о Родине, терзаемой военными поражениями и революционным угаром. Их не хочется комментировать, да и не нуждаются они ни в каких комментариях. Оставим читателю делать собственные заключения.

2(15) апреля 1904. «Какое горе, какое великое горе! Красота и сила русского флота — Макаров — потонул! Платится Россия за свое невежество и свою гордость: считала японцев необразованным и слабым народом; не приготовилась, как должно, к войне, а довела японцев до войны да еще прозевала на первый раз; вот они и идут от успеха к успеху, и русского флота в этих странах почти уже не существует.

Макарова я знал еще 12-тилетним мальчиком, когда в 1861 году зимовал в Николаевске на пути в Японию; в кадетской курточке я видел его в доме его отца. А какое теплое участие он оказал в постройке здешнего Собора! Статьи писал, брошюру издал о постройке Собора, чтоб вызвать пожертвования; и сам собирал в Петербурге и Москве, куда нарочно для того ездил… Дай ему, Господи, Царство Небесное! Упокой души и всех потонувших с ним!

Берут они хитростью и коварством; конечно, нужен ум и на эти качества, но ум низменный, ум кошки, подстерегающей мышь, ум мальца, неожиданной подножкой сбивающего посильнее себя. Так именно и погиб Макаров с «Петропавловском»… Но на это японцы мастера. Этим они нас давно перещеголяли; мы перед ними разини и простаки. Но, полагаю, что это последнее больше на первый раз; а порядочно расквася нос, и мы можем взяться за ум и собраться с мыслями. Вот посмотрим, кого кто побьет на суше. Если и Куропаткина (примечание - командующий сухопутными войсками на русско-японской войне, был отставлен после ряда сокрушительных поражений) японцы разобьют, то тогда уже настояще печалиться можно.»

18 (31) Июля 1904. «Бьют нас японцы, ненавидят нас все народы, Господь Бог, по-видимому, гнев Свой изливает на нас. Да и как иначе? За что бы нас любить и жаловать? Дворянство наше веками развращалось крепостным правом и сделалось развратным до мозга костей. Простой народ веками угнетался тем же крепостным состоянием и сделался невежествен и груб до последней степени; служилый класс и чиновничество жили взяточничеством и казнокрадством, и ныне на всех степенях служения — поголовное самое бессовестное казнокрадство везде, где только можно украсть. Верхний класс — коллекция обезьян — подражателей и обожателей то Франции, то Англии, то Германии и всего прочего заграничного; духовенство, гнетомое бедностью, еле содержит катихизис — до развития ли ему христианских идеалов и освещения ими себя и других?.. И при всем том мы — самого высокого мнения о себе: мы только истинные христиане, у нас только настоящее просвещение, а там — мрак и гнилость; а сильны мы так, что шапками всех забросаем... Нет, недаром нынешние бедствия обрушиваются на Россию — сама она привлекла их на себя. Только сотвори, Господи Боже, чтобы это было наказующим жезлом Любви Твоей! Не дай, Господи, в конец расстроиться моему бедному Отечеству! Пощади и сохрани его!»

19 октября (1 ноября) 1904 «Тоска давит! Ходишь, говоришь, делаешь свое дело, а червь беспрерывно гложет там, в глубине сердца: война тому виною, кровавая, беспрерывно неудачная для России, так что приходит на мысль, не бросил ли Господь Россию, как бросил иудейский народ, когда он впадал в идолопоклонство? Да и заслуживает ли Россия в самом деле милости Божьей? Много ли найдется в ней боголюбезного? Высший и интеллигентный классы поголовно растлены безверием и крамолой. Духовенство — много ль в нем ценного в очах Божьих? Хоть в микроскопическом виде, и я имею опыт сего: 35 лет жду миссионера сюда, прошу, ищу его и —нет! Четыре Академии в 35 лет не могут дать одного миссионера! Чудовищно! Дальше что?.. Да что! Не смотрел бы на свет Божий! Перо падает из руки.»

«Пасха 1905года (запись после Цусимского сражения). Видно теперь, к какому бедствию это привело Россию. Но поймет ли она хоть отныне этот грозный урок, даваемый ей Провидением? Поймет ли, что ей совсем не нужен большой флот, потому что не морская держава? Царские братья стояли во главе флота доселе, сначала Константин Николаевич, потом — доселе — Алексей Александрович, требовали на флот, сколько хотели, и брали, сколько забирала рука; беднили Россию, истощали ее средства — на что? Чтобы купить позор! Вот теперь владеют японцы миллионными русскими броненосцами. Не нужда во флоте создавала русский флот, а тщеславие; бездарность же не умела порядочно и вооружить его, оттого и пошло все прахом. Откажется ли же ныне Россия от не принадлежащей ей роли большой морской державы? Или все будет в ослеплении — потянется опять творить флот, истощать свои средства, весьма нужные на более существенное, на истинно существенное, как образование народа, разработки своих внутренних богатств и подобное? Моряков после Цусимского сражения взято в плен 7281, в том числе 415 офицеров. Всех же наших пленных ныне 67 700 человек. »

"Наказывает Бог Россию, то есть отступил от нее, потому что она отступила от Него. Что за дикое неистовство атеизма, злейшей вражды на Православие и всякой умственной и нравственной мерзости теперь в русской литературе и в русской жизни! Адский мрак окутал Россию, и отчаяние берет, настанет ли когда просвет? Способны ли мы к исторической жизни? Без Бога, без нравственности, без патриотизма народ не может самостоятельно существовать. А в России, судя по ее мерзкой не только светской, но и духовной литературе, совсем гаснет вера в личного Бога, в бессмертие души; гнилой труп она по нравственности, в грязного скота почти вся превратилась, не только над патриотизмом, но над всяким напоминанием о нем издевается. Мерзкая, проклятая, оскотинившаяся, озверевшая интеллигенция в ад тянет и простой, грубый и невежественный народ. Бичуется ныне Россия. Опозорена, обесславлена, ограблена; но разве же это отрезвляет ее? Сатанический хохот радости этому из конца в конец раздается по ней. Коли собственному позору и гибели смеется, то уже не в когтях ли злого демона она вся? Неистовое безумие обуяло ее, и нет помогающего ей, потому что самое злое неистовство ее — против Бога, самое Имя Которого она топчет в грязь, богохульством дышат уста ее. Конечно, есть малый остаток добра, но он, видно, до того мал, что не о нем сказано: «Семя свято стояние ее...» Душа стонет, сердце разорваться готово. Единственное утешение, что смерть не за горами, недолго еще мытариться видом всех мерзостей, неистового безбожия и падения в пропасть; проклятие Божье навлекаемо на себя моим отечеством.»

Острой болью жило поражение русских в сердце Николая Японского, возведенного после войны в сан архипастыря. Размышления об этом еще долгие годы, не давая покоя, вырывались на страницы дневника.

«...барон Николай Николаевич Ховен, состоявший цензором всей переписки при главном штабе нашей армии в Манчжурии; человек толстый, но необыкновенно живой, точно танцующий на диване; сказал и утверждал энергично совсем новую мысль: «Что же делать, если половина наших солдат не хотела драться — оттого и поражения!»

«Генерал-майор Куросава. Долго мы с ним беседовали, меняя русский и японский языки. Между прочим и о минувшей войне. Он откровенно говорил, что вина наших поражений «лежит на офицерстве, которое недеятельно и предано пьянству. Японский же военный класс, воспитанный многовековым сёогунатом, стоит на завете: победить или умереть. Солдаты из простого народа — бессознательно, но следуют тому же. В Тоёхаси Генерал, любезно простившись, оставил вагон, в сопровождении своего адъютанта-молодца»

Итог

Закончилась война, и вновь потекли годы повседневной, в большой мере административной работы. Имущественные дела, постоянные финансовые отчеты о расходовании пожертвований, дрязги по содержанию катахизаторов и иереев. Будучи щепетилен до самых последних мелочей, архиепископ требовал того же от своих служителей, непрестанно сокрушаясь их несовершенствами в вопросах неукоснительного исполнения долга и сохранения христианского содержания своих дел. Устройство дел семинарии, набор в нее учащихся, в том числе и из России, тоже стали его повседневной заботой. Конечно, службы и продолжение переводов священных текстов, которыми он продолжал заниматься до самых последних дней.

Архиепископ Николай скончался 3(16) февраля 1912 года в Токио. Отдать последний поклон явилось множество людей всех сословий и вероисповеданий. Венок из живых цветов на гроб прислал император Японии. Похоронили Николая Японского на кладбище Янака, которое каждый год в дни цветения сакуры становится одним из самых красивых уголков столицы.

Что дало Христианство Японии за те несколько десятилетий, что провел там Святитель? Из его разговора с протестантом из Киото в 1908 году: «Сорок лет тому назад нельзя быkо войти в книжную лавку без того, чтобы тебе не совали под нос книжку с мерзкими картинками, нельзя было войти в гостиницу пообедать, чтобы не натолкнуться на скабрезность; теперь ничего подобного нет. Кто очистил воздух Японии от скверных миазмов? Дух Христов, дунувши на нее из христианских стран. Еще более разительный пример. Сорок лет тому назад народонаселение Японии было 25 миллионов, ныне оно 50 миллионов. В две с половиною тысячи лет существования Японии народилось только 25 миллионов, а в последние только сорок лет народилось тоже 25 миллионов. Какая причина такой несообразности? До открытия Японии в широких размерах практиковалось, несмотря на правительственные запрещения, детоубийство, особенно в некоторых провинциях, как в Акита на севере; родители больше двух детей не оставляли — прочих бросали в реку на съедение рыбам и подобное; еще не было в то время приютов для бедных детей, больниц для больных, богаделен для стариков. Все это в совокупности замедляло рост народонаселения. Теперь о детоубийстве не слышно; страна наполнилась благотворительными учреждениями. Чему Япония обязана за все это? Христу Спасителю; Его животворящий Дух повеял над Япониею и унес смертоносную пелену, висевшую над нею. Христиан в Японии еще мало; но уже вся Япония под влиянием Христа. Видите, как Христос шествует в мире и постепенно овладевает им.»

Подобно апостолу Павлу, призвавшему афинских язычников молиться Богу, которого они не знали, и капище которому они имели, апостол Христов Николай Японский пришел и призвал японцев к поклонению Христу, принять которого они были вполне готовы.

Венок на могилу Архиепископа Николая Японского

Всю жизнь проведший в отрыве от Родины, мысленно же с ней не расстававшийся никогда, Святитель и за полгода до смерти размышляет о будущем русской Церкви: «(21 марта / 3 апреля 1910. Воскресенье Крестопоклонное.) Утром сегодня, после причастного Правила, у меня образовалось самое ясное представление, что Патриаршество должно быть восстановлено в России. Единоличие, ответственное пред Богом и совестью, единоличие должно управлять. Разом возникла в уме вся схема церковного управления. Тема богатая для будущих размышлений.» И когда же было восстановлено Патриаршество? В дни самого тяжелого испытания в декабре 1917 года. Провидческим даром Святитель узрел то единственное спасение Православия в России, которое ему позволило устоять.

Много позже воспитанник святителя о.Сергий (Старгородский) принял патриарший престол в сентябре 1943 года. Архиепископ Николай наставлял его еще многие годы после его отъезда из Японии, о чем сам патриарх, будучи архимандритом, писал в своих дневниках миссионера в 1897 году.

Памятниками Николаю Японскому служат Храмы Божьи, воздвигнутые при его жизни его трудами и заботами. Принесем же и мы ему благодарственную молитву за его жизненный подвиг и прославление Господа нашего и Спасителя Иисуса Христа.

Православные храмы Японии на картах

Токийский Кафедральный собор Воскресения Христова "Никорай-до"

Из книги «На Дальнем Востоке (письма миссионера)» патриарха Сергия (Старгородского), приехавшего в Японию по окончании Духовной Академии в качестве миссионера незадолго до освящения собора: «20 октября 1890 года Тоокёо. «Суругадай. Николай», - несколько раз повторили мы заученную фразу, извозчик сделал самый придворный реверанс, покрыл ноги мне пледом и мы поехали. На первых улицах от станции европейского очень много, даже конка существует, Мы проехали мост, несколько ворот, полюбовались на конек дворцовой крыши, но наше внимание приковал холм…, а на холме белел наш православный храм, сияя своим крестом на чистом небе. Вот оно, это знамя Христово, поднятое из самой середины язычества, смело проповедовавшее Христа перед лицом всего мира. Да, многое говорилось про этот собор. Были люди, отдавшие свои последние гроши на него. Я был в Кёото и знаю, с каким торжеством говорят немногие православные о нашем тоокейском соборе. Он для них тоже самое, что св. София для греков, или новгородцев, это их видимый центр, их знамя, их опора в малодушии, залог их будущего торжества.»

Собор построен на пожертвования из России при деятельном участии адмирала Макарова, погибшего на русско-японской войне. Выхлопотать подписку на сбор средств удалось иеромонаху Николаю во время своей поездки в Россию в конце 1869 года. За сравнительно короткий срок удалось собрать колоссальную сумму – около 300 000 рублей!

Двадцать с лишним лет спустя (20 марта 1891 года) Сергий (Старгородский) с восторгом и подробно описывает убранство собора. «Удивительное богатство утвари в новом соборе! Я думаю, редкий в России собор может теперь равняться с нашим.

Особенно драгоценны пожертвования Нечаева-Мальцева (один из создателей Музея Изящных искусств им. Александра III в Москве, нынешний ГМИИ им. Пушкина - примечание). На все три престола он заказал Овчинникову полный прибор священных сосудов. И все это в одном стиле, и все это в высшей степени художественно. Что это за пожертвование, можно судить по запрестольному кресту в главный алтарь, он - величиной в аршин или более и сделан из чистого серебра (вызолочен) с литым серебряным распятием очень больших размеров, даже носить его тяжело в крестных ходах. Великолепна также панихидница: на серебряном больших размеров подножии, которое все занято шандалами для свечей, возвышается литая из серебра Голгофа с таким же распятием (вершков пять величиной), а по бокам литые фигуры Божьей Матери и Иоанна Богослова. Хороши также ковчеги на все три престола. Сколько все это могло стоить?!

Другой благодетель. Самойлов, пожертвовал на главный престол еще ковчег, огромного размера, серебряный вызолоченный, с прекрасными рельефными изображениями, с эмалью. Какая-то московская барыня пожертвовала кувшин для хранения мира. Это тоже редкость в своем роде: серебряный, покрыт эмалью, прекрасное изображение Сошествия Св. Духа на апостолов. Стоит 5000 рублей.

Да, наши православные умеют жертвовать. На веки останется памятен для японцев этот щедрый дар матери-церкви.»

Увы, при великом землетрясении и пожаре 1923 года вся утварь и престолы расплавились. Сильно пострадал и сам Собор, но был впоследствии реконструирован.

Не иначе, как промыслом Божьим удалось устоять храму. До землетрясения были попытки сноса, прямые угроз поджечь его в 1906 году во время беспорядков в Токио из-за недовольства размерами контрибуций и аннексий, наложенных на побежденную Россию. Близко дошло дело до расправы над собором в начале войны. «18/31 марта 1904. Четверг . В «Japan Daily Mail» сегодня следующее, под заглавием «A question »(вопрос): «Господин Ханаи Такузо и другие… в Нижнем Парламенте сделали запрос, на который, к счастию, Правительство не имело времени ответить. Запрос касался земли, на которой воздвигнут греческий Собор на Суругадае. Земля эта не отдана на бессрочную аренду. Она только одолжена Русскому Посольству. Но теперь здесь нет никакого Русского Посольства. Поэтому запросители желают знать, на каком основании держится эта земля под греческим Собором? » К этому редакция присовокупляет: «Есть много японцев, нелюбящих русский Собор. Слишком он господствует над городом и смотрит сверху вниз на императорский дворец.»

В декабре 2005 года, в Токио рядом с кафедральным собором Воскресения Христова (Никорай-до) по благословению митрополита Токийского и всей Японии Даниила был образован первый монастырь Японской Автономной Православной Церкви. Настоятелем монастыря, освященного в честь равноапостольного Николая Японского, стал иеромонах Троице-Сергиевой лавры Герасим (Шевцов)

Храм Воскресения Христова в Хакодатэ

Храм находится в 15 минутах ходьбы от трамвайной остановки Дзюдзигай. Во время пожара, почти полностью уничтожившего Хакодате в 1907 году, первая православная церковь Японии сгорела дотла. По инициативе святителя Николая Японского была восстановлена под руководством японского архитектора-самоучки диакона Моисея Кавамуры. За несколько лет до своей смерти Святитель в каждом письме на Родину испрашивал на этот храм, и ручейки пожертвований стекались. « Из Оренбурга, от А. И. Саранкина, бывшего военнопленного, хорошее письмо, касающееся сбора на Храм в Хакодате. Знает купцов, которые охотно пожертвуют, если пообещать выхлопотать для сих орден Анны 3-ей степени.» « Графиня Елисавета Владимировна Шувалова прислала чрез своего управляющего 3045 ен на Храм в Хакодате. Спаси ее, Господи! » Храм был достроен уже после блаженной кончины Святителя Николая, к сентябрю 1916 года, и освящен 15 октября того же года епископом Японским Сергием (Тихомировым). Иконостас был изготовлен в Санкт-Петербурге в 1910-е годы, а среди других икон храма было немало работ японской иконописицы Ирины Ямасита.

Собор Благовещения Пресвятой Богородицы в Киото

Деревянный храм, освящённый в мае 1903 свт. Николаем, в настоящее время является кафедральным собором. В конце Второй мировой войны власти потребовали > снести здание, но этому помешало окончание военных действий. Теперь же храм имеет статус материальной культурной ценности г. Киото. В 2000 году во время визита в Японию его посетил Патриарх Алексий II.

Церковь Матфея Апостола в Тоёхаси

Деревянное здание постройки 1913 смогло пережить Великое землетрясение Канто 1923 и воздушные налёты в последнюю мировую войну. Сейчас имеет статус важного памятника культуры Японского государства - такой же высокий уровень официального признания имеют ещё два японских православных храма: собор Никорай-до и церковь в Хакодатэ.

Скромная памятная плита в родном селе Святителя Николая. Стоило бы написать на этой плите следующие строки из дневника: «Получен из Святейшего Синода указ, в котором говорится, что он, Св. Синод, «…слушал Высочайше утвержденный 24 марта доклад о возведении меня в сан Архиепископа с присвоением наименования «Японский»... Значит, верно, что я переименован в Архиепископа. Ну и ладно.»

Постскриптум "Понимают умом, но не доходит до сердца" Беседа с протоиереем Артемием Рублевым, настоятелем храма Николая Японского в поселке Мирный Оленинского района Тверской области