Перейти к оглавлению полной версии
Перл-Харбор: эксгумация призраков
Как президент США заставил Японию напасть на свою страну. Краткое содержание исследования историка Юрия Бандура об обстоятельствах начала Тихоокеанский войны
В мировой историографии, особенно американской, господствует версия, согласно которой «вероломное» нападение Японии на Перл-Харбор 7 декабря 1941 года стало конечной точкой пути, по которому империя долго и целенаправленно шла под прикрытием мирных переговоров. Так ли это было на самом деле? Исследование российского историка Юрия Бандуры подробно разбирает процесс сползания к войне, которой в действительности никто не хотел, но которую сделали неизбежной ошибки, заблуждения, слабости и амбиции политиков той эпохи.
Среди историков и по сей день широко распространено мнение, будто именно вооруженная экспансия Японии в Китае стала первопричиной последующего японо-американского столкновения. Обстоятельства войны в Китае, начавшейся в 1937 году, остаются за скобками исследования, однако приводятся убедительные свидетельства того, как США и другие страны Запада в действительности относились к японо-китайскому конфликту. Сочувствуя китайскому сопротивлению, они вместе с тем никоим образом не были готовы воевать на его стороне. Более того, в стратегических расчетах Соединенных Штатов и Великобритании господствовала точка зрения, согласно которой продолжение войны в Китае сковывает силы Японии и удерживает ее от посягательств на их колониальные владения в Восточной Азии, а потому и выгодна друзьям «Поднебесной». Отсюда и определенная помощь, которую США и другие оказывали сражавшемуся с японцами Чан Кайши.
Отношение Запада к происходящему в Китае выразительно сформулировано в одном из внутренних меморандумов британского МИД. По мнению его автора, конфликт проистекал из того, что китайское общество пребывало в состоянии неэффективности и растленности, и поражение Китая могло бы в конечном итоге привести к радикальному переустройству Китая, за которым могло бы последовать его развитие. «До тех пор, пока китайцы, увидев свою политическую систему разнесенной в руины, не окажутся лицом к лицу с фактом, что вся эта их система пропитана заблуждениями, они будут продолжать идти старым недобрым путем. Как ни парадоксально это может звучать, но их конечным интересам отвечало бы движение к сокрушительному поражению, которое, вероятно, ждет их от рук японцев».
Что же касается США, то помимо отмеченных выше геополитических соображений о «сковывании Японии» их заботило то, что в Китае, а также в других близлежащих «зонах влияния» Япония установит собственные порядки и закроет их для свободной торговли. Однако максимум, на который Вашингтон был готов пойти, заключался в стратегии «балансирования на грани войны» (short of war). В послании Конгрессу 1939 года Рузвельт говорил о ней так:« Война - не единственное средство достижения уважения со стороны мирового общественного мнения. Существует немало действий, вплотную приближающихся к грани войны, но не переходящих ее, для того чтобы донести до властей государств-агрессоров совокупные чувства нашего народа».
Первые шаги к «грани» были сделаны в середине 39 года. В ход пошли экономические методы воздействия. Санкции обещали быть эффективными: в то время США являлись ключевым торговым партнером Японии. На их долю приходилось 66% японского импорта машин и оборудования, 67% стали и, главное, 77% нефти. Также США являлись вторым после Китая рынком сбыта для японских товаров.
Для начала США объявили о денонсации с января 1940-го двустороннего торгового договора, действовавшего с 1911 года – для того, чтобы развязать себе руки в применении к Японии дискриминационных экономических мер. Однако японское правительство, вместо того, чтобы «образумиться», поставило стратегическую задачу покончить с экономической зависимостью от США, главным образом в сфере поставок нефти и другого стратегического сырья. «Импортозамещение» вылилось в реанимацию концепции «сферы сопроцветания великой Восточной Азии».
Эта формула существовала еще с 20-х годов, но до того не выходила в мэйнстрим японской общественно-политической мысли. Теперь же, в ответ на экономический кнут США, именно она легла в основу государственного курса. Помимо Манчжоу-го и Китая в «сферу» предполагалось вовлечь Индокитай, Юго-Восточную Азию и даже Австралию с Новой Зеландией. Добиваться поставленной цели предполагалось по возможности «мирными средствами» путем расширения экономических связей и эмиграции, а завершить формирование «японского мира» - к 1950 году.
Однако не имелось никаких перспектив ни мирными, ни тем более военными средствами вытеснить европейские державы и США, которые прочно контролировали регион. Надежду на успех Токио увидел в неминуемом, казалось, поражении колониальных империй Европы в уже бушевавшей войне с Германией. Скоропостижная капитуляция Франции в июне 1940-го давала таким надеждам хорошие основания. Однако следовало заранее договориться с Рейхом о судьбе восточноазиатских колоний после окончания европейской войны. Договоренность была зафиксирована в тройственном германо-итало-японском пакте сентября 1940-го, в котором признавалось «руководящее положение» Японии в восточной Азии. Собственно, это и было главным мотивом, толкнувшим Токио в объятия нацистов.
В США же поиски Японией экономической независимости на юге Тихого океана восприняли как неопровержимое свидетельство агрессивных намерений. Масла в огонь подлил ввод японских войск в южный Индокитай, который в Токио рассматривали как ключевую территорию для распространения влияния на Юго-Восточную Азию (операция прошла без единого выстрела, по договоренности с петэновской Францией).
Вашингтон еще туже закрутил торговые гайки. Череду ограничительных мер увенчало нефтяное эмбарго, фактически введенное в конце июля 1941-го. «Фактически» - потому что формально эмбарго не вводилось. Еще в начале июня Рузвельт своей директивой «заморозил» активы ряда европейских стран. Система была направлена против Германии и Италии и предусматривала возможность использовать иностранные средства в американских банках только на основании разрешений по каждой отдельной сделке. В ответ на появление в южной части французского Индокитая войск Японии Рузвельт приказал распространить на нее замораживание активов, после чего поставки нефти из США практически прекратились.
Горькая ирония истории заключается в том, что подобный поворот событий не входил в планы американского президента . Имеется множество свидетельств тому, что он не хотел полного прекращения экспорта нефти в Японию, опасаясь, что это побудит Токио к военному походу на Голландскую Ост-Индию (в наши дни - Индонезию). А этого Америка стремилась избежать ввиду неблагоприятного развития событий в Европе. Замораживание японских активов имело целью гибко регулировать поставки в Японию стратегических материалов в зависимости от ее поведения, а не загонять ситуацию в тупик.
Но в дело вмешалась бюрократия.
Механизм размораживания средств для оплаты экспортных поставок с самого начала располагал к бюрократическому произволу. Давать «добро» или нет на каждую отдельную сделку - решали в итоге рядовые клерки. Тьма чиновников, не имея четких указаний, действовала по собственному усмотрению, усугубленному антияпонскими настроениями. Порядок в этом процессе мог бы навести ясный сигнал, спущенный с самого верха по вертикали власти, но дать его было некому. 2 августа Рузвельт отбыл в двухнедельную поездку к берегам Ньюфаундленда на встречу с Черчиллем. Госсекретарь Халл также оказался в отъезде. Оставленная без присмотра бюрократическая машина в считанные дни поставила Японию на грань экономической катастрофы.
Столкнувшейся с фактическим прекращением нефтяных поставок Японии было недосуг вникать в детали американских бюрократических процессов. В Токио это восприняли как давно ожидаемое эмбарго, которое еще с августа 1940 года фигурировало в руководящих японских документах как основание для войны за сырье, в котором империи отказывали США и их неформальные союзники - Англия и Голландия.
В исследовании показано, как к нападению Японии на США привели не какие-то непримиримые противоречия, а пробелы в коммуникации между США и Японией, а также внутри американской системы власти. В дальнейшем они только увеличивались. По возвращении из Ньюфаундленда Рузвельт, еще не зная о реальных последствиях «замораживания активов» для Японии, незамедлительно встретился с японским послом и предъявил ультиматум: если Япония предпримет новые (после Индокитая) шаги по установлению своего доминирования в Азии, США в ответ примут все меры, которые сочтут необходимыми, для защиты своей безопасности. Есть все основания полагать, что президент США намекал как раз на тотальное нефтяное эмбарго. Однако, с точки зрения Японии, оно уже было введено, так что ультиматум не произвел на Токио впечатления.
Только в начале сентября Халл, а от него и Рузвельт разобрались в реальных последствиях деятельности своих подчиненных. Однако признавать, что государственная машина допустила фатальный сбой, Белый Дом счел излишним и даже опасным. А Япония тем временем уже месяц как готовилась к войне – в соответствии с курсом, утвержденным еще за год до того.
Перед Токио стоял простой выбор: либо вернуть расположение Соединенных Штатов, а с ним – и нефть, хотя бы и в ограниченных объемах, либо обеспечить выживание силовым захватом зарубежных источников нефти, хотя бы с риском вступления в войну с США и их союзниками. Первый вариант был для Токио предпочтительным. Ради него империя была готова отказаться от уже обретенных позиций во французском Индокитае, тем самым отказавшись и от создания автаркического блока в Восточной Азии под своей эгидой. Второй вариант грозил полным разгромом, но все же оставлял близкую к безумной надежду – закрепиться на индонезийских нефтяных месторождениях, измотать США в войнах на Тихом океане и подвигнуть Вашингтон на компромиссный мир.
Мир был еще возможен и без всякой войны. Надежду на него давали «последние предложения» Токио, которые были переданы американской стороне 20 ноября. Их содержание сводилось к следующему: Япония требовала восстановить поставки нефти и не вмешиваться в китайский конфликт, а взамен обязалась воздержаться от экспансии на юг, в том числе – вывести с вои войска сначала из южного, а позже – и из северного Индокитая.
Первоначальная реакция на них Рузвельта также была вполне конструктивной. В набросках директив к переговорам он соглашался ослабить торговые ограничения и требовал от Японии прекратить военное наращивание в Азии, включая Индокитай и Манчжурию, а также не выполнять свои союзнические обязательства по отношению к Германии в соответствии с Тройственным пактом. Относительно Китая Рузвельт предлагал всего лишь посредничество в мирных переговорах. Китай, таким образом, вовсе не был, как принято считать, камнем преткновения в японо-американских отношениях.
Гораздо актуальнее на тот момент было удержать Японию от выступления на стороне Гитлера в случае, если в европейскую войну ввяжутся США ( а к этому дело шло в течение нескольких предшествовавших месяцев германо-американского противостояния в северной Атлантике). И действительно, подписывая Тройственный пакт, Германия явно рассчитывала задействовать Японию в войне против США и СССР. Однако факты говорят о том, что на деле в планы Японии это никогда и не входило.
Что касается СССР, то еще летом 1940-го Токио поставил задачу решительного урегулирования дипломатических отношений, по важности не уступавшую налаживанию сотрудничества с Германией и Италией. Что естественно: планы продвижения на юг, возможно, военным путем, были нереализуемы с противником в лице СССР в северном тылу. Определенную «страховку» от конфликта с Москвой Токио выторговал себе даже в тексте Тройственного пакта (ст.4).
Вопросы, касавшиеся собственно военного сотрудничества, в пакте были сформулированы крайне расплывчато(ст.3). Не предусматривалось ни конкретных обязательств, ни механизмов реализации даже того, что было утверждено. Возник этот вакуум не из-за спешки или по недосмотру сторон, а в результате сознательной политики Токио, чему в исследовании приводятся убедительные свидетельства. Единственное, что интересовало японское руководство, это германские обещания относительно судьбы европейских колоний на послевоенный период.
В дальнейшем энтузиазм Токио в отношении пакта еще больше слабел по мере того, как таяли надежды на быструю победу Германии над Англией. Одновременно усиливалось желание Рейха побудить империю к удару в Азии, по Сингапуру, что должно было ослабить Британию. Берлин усиленно обрабатывал дальневосточного партнера в этом направлении, но безрезультатно. Не имели успеха и германские попытки пристегнуть Японию к своим планам нападения на СССР. Внутрияпонский же конфликт по этим вопросам окончился отставкой влиятельного прогерманского деятеля – министра иностранных дел Мацуока, выступавшего ярым сторонником превращения Японии в партнера гитлеровской Германии в ее антисоветской авантюре.
Так или иначе, но «последние предложения» Японии и ответные директивы Рузвельта не только не противоречили друг другу, но и создавали условия для того, чтобы взрывоопасная ситуация разрешилась без единого выстрела. Вашингтон занялся серьезной подготовкой ответа на японские предложения. Речь шла о заключении временного мирного соглашения под условным названием «ModusVivendi», в котором в целом учитывались озабоченности сторон.
Однако на совещании в Белом доме, состоявшемся 25 ноября 41-го, вектор развернулся на 180 градусов. Рузвельт неожиданно заявил, что нападение Японии практически неизбежно и может состояться в ближайшие дни и поставил вопрос: что делать? Ответом стал документ, вошедший в историю под названием «нота Халла», подготовленный Госдепом к утру 26 ноября. В нем содержались заведомо неприемлемые для Японии требования вывода войск из Китая, а также весьма невнятные предложения относительно возможности смягчения торгового режима – в то время как Япония уже несколько месяцев жила в условиях нефтяной блокады и нуждалась в твердых гарантиях немедленного возобновления поставок. «Нота Халла» перечеркнула все предыдущие наработки и сделала военное столкновение неизбежным.
Однозначных ответов на ключевой вопрос о том, почему произошел этот разворот, не имеется. В исследовании предпринята попытка реконструкции возможных причин. По всей видимости, Вашингтон, и прежде всего президент Рузвельт, стал жертвой собственного восприятия действительности. Рассматривая переговорные позиции сторон, мы видим, что непреодолимых противоречий между ними не было. Видим, что Япония была готова решить дело миром, даже когда ее эскадра уже выдвинулась к Гавайям. Что война не была нужна ни США, ни Японии, хотя и по разным причинам: Вашингтон спешно готовился к столкновению с Германией, Япония же просто не располагала ресурсами, которые позволяли бы ей даже надеяться на компромиссный мир с американцами по итогам военных действий.
Но мы это видим сейчас, с дистанции в 70 с лишним лет. А из Вашингтона ноября 1941-го все виделось совсем по-другому.
Несмотря на определенные успехи американской разведки, стратегические планы Токио оставались для Рузвельта тайной за семью печатями. В США не было никакой уверенности в том, что Япония положительно воспримет их ответ на свои «последние предложения», как и в том, что переговоры не служили для Токио лишь прикрытием для военных приготовлений. Предчувствие войны, готовой разразиться со дня на день, сгущалось, и нет ничего удивительного в том, что участники совещания, состоявшегося в Белом Доме 25 ноября, восприняли алармистское выступление Рузвельта как должное. Они сами мыслили в том же духе.
Опасения подтверждались информацией о передвижениях флота империи. В частности, о выдвижении оперативного соединения со стоянки на острове Итуруп в неизвестном направлении. Учитывая расположение острова, целью могло стать любое место в Тихоокеанском регионе. Рузвельт имел полное право предположить, что Япония начала военный поход, и был бы прав, за исключением того, что поход подлежал отмене при благоприятном ответе на «последние предложения». Но знать этого он, конечно, не мог.
Плюс к этому – критическая ситуация на восточном фронте европейской войны. В ноябре 41-го падение Москвы многим казалось неизбежным. Это, по мнению американских стратегов, с большой вероятностью могло повлечь за собой японское вторжение на советский Дальний Восток, капитуляцию СССР под ударами с двух фронтов и разворот Рейха на Англию всеми германскими ресурсами. Учитывая соотношение сил, вступление в войну США в такой ситуации уже ничем бы не помогло.
Итак, вероятность принятия японцами «modus vivendi» была низка, а значит низка и ценность продолжения диалога. Со дня на день можно ожидать нападения. Положение на российско-германском фронте чревато нападением Японии на СССР и его поражением, что имело бы фатальные последствия для Британии и Европы. На этом фоне то и дело поступают тревожные перехваты, а Германия и Япония готовятся продлить и расширить Антикоминтерновский пакт в дополнение к имеющемуся Тройственному.
Примерно такая картина в конце ноября 41-го открывалась из окон Белого Дома. Рузвельту приходилось решать задачу с огромными ставками, со множеством неизвестных и постоянно меняющимися вводными. И все это – в условиях жесткой нехватки времени, в плотном информационном тумане. Ситуация (в его глазах) была настолько шаткой, что изменить подходы к ней могла любая мелочь. Что именно ею стало, мы достоверно не знаем и, скорее всего, никогда не узнаем.
Но мы имеем полное право утверждать, что «нота Халла» была сознательной провокацией, прекратившей переговоры с Токио и тем самым толкнувшей империю на военный бросок в Юго-Восточную Азию в утлой надежде найти там сырье, которого ее лишали нечаянные экономические санкции Рузвельта. Отказывая дальневосточной империи в восстановлении нормальных торговых отношений, Белый Дом отлично понимал, что за этим последует.
Уместен вопрос: почему нельзя было просто передать Токио уже готовый умеренный ответ и спокойно ждать реакции? Зачем понадобилось подчеркнуто провоцировать Токио?
Дело в том, что при «инерционном» развитии события могли принять неконтролируемый оборот. При всей убежденности в агрессивных намерениях Токио никто в Вашингтоне не знал, в какие конкретно формы они отольются. Что, если первый удар обрушится на британскую Малайю или на голландскую Ост-Индию? Право объявления войны принадлежало исключительно конгрессу Соединенных Штатов, и Рузвельт не мог быть уверен в исходе голосования по этому вопросу, если бы объектом нападения не стала сама Америка. Процесс мог растянуться на месяцы. За это время Япония могла установить контроль над всем тихоокеанским регионом.
«Нота Халла» отчасти решала эту проблему, обозначая для Японии направление удара – на США. Сделав ставку на ход событий по худшему пути, Вашингтон пустил ситуацию в русло, отвечающее американским интересам. На заседании 25 ноября Рузвельт сформулировал задачу предельно четко:«Мы должны сманеврировать таким образом, чтобы первый выстрел был сделан японцами».
«Маневры» включали отправку к берегам Индокитая «белых камикадзэ» - двух дряхлых судов под американскими флагами с филиппинскими командами под началом американских офицеров. Но японцы на приманку не клюнули.
О том, что США рассчитывают на первый удар со стороны Японии, в Токио ничего не знали, как не знали в Вашингтоне о готовности Японии зачехлить пушки. Поэтому, ознакомившись с «нотой Халла», японское руководство пришло к выводу, что «американская сторона может нанести удар в любое время» - точно так же, как удара со дня на день ожидал Рузвельт.
Пытаясь понять логику американского поведения, японские послы своим рациональным умом предположили, что «нота Халла» - результат давления союзников в лице прежде всего Китая и Англии. Что не соответствовало действительности. Белый дом отбросил «Modus Vivendi» без консультаций не только с союзниками, но и со своими военными, которые не считали Америку готовой к полномасштабной войне на два фронта.
1 декабря в императорском дворце открылось историческое заседание «Императорского совета», на котором было принято решение:«Переговоры с Соединенными Штатами на условиях, опирающихся на утвержденную 5 ноября программу осуществления государственной политики империи, ни к каким результатам не привели. Империя начнет войну против Соединенных Штатов, Англии и Голландии»…
Описанный в исследовании процесс во многом выглядит как цепь частных, почти случайных событий. Но в этих частностях нетрудно увидеть отражение фундаментальных обстоятельств, выходящих далеко за рамки международной политики. В том числе - природной неспособности человека усваивать бесконечно противоречивую информацию о событиях в сложном окружающем мире и делать на основании ее анализа безошибочные выводы. Формирование национальной политики строится на основе субъективных представлений лиц, принимающих решения, о процессах, протекающих как в собственной стране, так и за ее пределами. Представлений в лучшем случае далеко не полных, в худшем – неадекватных.
Многое ли изменилось в этом смысле в мире после Перл-Харбора? События последних лет показывают, что не очень. Пожалуй, единственное - это появление и распространение по миру ядерного оружия, поставившего точку на пути, начатом 7 декабря 1941 года. Как долго без него просуществовала бы ООН, вся послевоенная система и «мир во всем мире» - вопрос для любителей альтернативной истории. В реальной же истории атомные бомбардировки Хиросимы и Нагасаки стали редчайшим случаем, когда ее урок оказался худо-бедно усвоен. Еще совсем недавно казалось, что навсегда.