«Юнона» и «Авось». Подлинная история русских пиратов

Известно, что популярная рок-опера «Юнона и Авось» основана на реальных событиях - любовной истории, случившейся на берегах Калифорнии между русским камергером Николаем Резановым и дочерью испанского коменданта Консепсией Аргуэльо. Однако воспетый советскими авторами роман - лишь небольшой эпизод в короткой, но бурной жизни кораблей «Юнона» и «Авось» и связанных с ними людей. В ней переплелись малодушие и геройство, карьерные расчеты и безоглядный патриотизм. Можно по-разному относиться к образам, делам и побуждениям участников этой эпопеи, развернувшейся в начале 19 века на просторах дальневосточных морей. Но в любом случае она представляют собой яркую - и незаслуженно забытую - страницу отечественной истории.

И не только отечественной. Куда лучше, чем на родине, о тех событиях помнят в Японии. Что неудивительно. Если бы не «Юнона» и «Авось», то Япония сейчас, возможно, была бы совсем не той страной, которую мы знаем.

Обида камергера

«…Решился я на будущий год произвесть экспедицию, которая, может быть, проложит новый путь торговле, даст необходимые силы краю сему. Для сего нужно иметь два военных судна: бриг и тендер. Они могут быть здесь построены, и я дал уже о сем господину Правителю мое предписание…» (из письма морским офицерам Николаю Хвостову и Гавриле Давыдову от Николая Резанова, камергера и действительного статского советника, верховного управителя Российско-американской компании.).

Заложили корабли в сентябре 1805 года в Новоархангельске, главном порту русской Аляски. Строились они с самого начала не для перевозки бобровых шкур, а для секретной миссии по защите государственных интересов Российской империи.

Завязка интриги приходится на весну 1805 года, когда холодным майским днем Николай Резанов на фрегате «Надежда» объявился в Охотске. Камергер пребывал в крайне дурном расположении духа. Причиной служили плачевные результаты миссии в Японию. Резанов полгода простоял в Нагасаки, пытаясь склонить японское правительство к дипломатическим и торговым связям с Россией, но так ничего и не добился: Япония в те времена за очень небольшим исключением не пускала иностранцев на порог. В сердце несостоявшегося посла кипела горькая личная обида на японских чиновников и гнев за оскорбление, нанесенное в его лице всей Российской империи. В голове же зрел план. И не то чтобы излишне хитроумный.

«… Выстроив суда, пущусь на будущий год к берегам японским разорить на Матсмае селение их, вытеснить их с Сахалина и разнести по берегам страх, дабы отняв между тем рыбные промыслы, и лиша 200 000 человек пропитания, тем скорее принудить их к открытию с нами торга, к которому они обязаны будут,» - писал Резанов императору Александру I. Вместо того, чтобы продолжить нудную, кропотливую и не сулящую скорой славы дипломатическую работу со сложным соседом, он решил добиться своего напролом. Как и следовало ожидать, и как мы увидим впоследствии, простое решение сложной проблемы не только не сработало, но и возымело результат обратный желаемому.

Особое внимание инструкция Резанова уделяла формированию пророссийских настроений среди коренного населения, айнов – их следовало обласкать, одарить сукнами, платьями и и прочими подарками.

Камергер осознавал риски своего замысла. Имя «Авось» он впоследствии присвоил одному из кораблей как раз в знак неясности перспектив затеянного предприятия. Проблем было множество, главная же заключалась в невозможности снарядить в поход больше двух судов и 60-70 человек, не отличавшихся высокой квалификацией в военном и морском деле.

Российское мореплавание на Дальнем Востоке пребывало в зачаточном состоянии. Из Охотска до Америки корабли никогда не доходили в год отплытия, случалось, что путь занимал и несколько лет – от острова к острову с длительными зимовками. Регион отличался очень сложными условиями навигации и был слабо изучен. Стоило из-за шторма или плохой погоды сбиться с известного курса – и корабли терялись, обнаруживаясь потом в сотнях миль от мест назначения. А ведь отряду Резанова предстояло не только быстро доплыть с Аляски до Сахалина по малоизученному маршруту, но и вести победоносные боевые действия.

Почему же Резанов отважился несмотря ни на что исполнить свой авантюрный план? Ответ можно вычитать из его письма министру иностранных дел и коммерции графу Румянцеву: «Никогда не решился бы на сие предприятие, если бы не имел под своим началом лейтенанта Хвостова, офицера, исполненного огня, усердия, искусства и примерной неустрашимости».

Офицеры

30-летний лейтенант Николай Хвостов и его закадычный друг мичман Гаврила Давыдов 21 года станут центральными фигурами этой истории. Случайная встреча с ними в Охотске перевесила в глазах Резанова риск, связанный с карательной экспедицией на Сахалин.

Уже в молодые годы друзья успели прославиться от Петербурга до Аляски ратными и мирными делами. Николай Хвостов, выходец из обедневшей дворянской семьи, в возрасте 14 лет участвовал в своих первых морских сражениях и удостоился золотой медали. Давыдов тоже очень рано, в 17 лет, прославился на флоте отчаянной отвагой. Первый, по описанию современников, обладая средним ростом и посредственной силой, «соединял в душе своей кротость агнца и пылкость льва». Второй же «был высокого роста, строен телом, хорош лицом и приятен в обхождении. Предприимчив, решителен, смел».

Непомерная удаль, всепобеждающая тяга к приключениям определяли чуть ли не все поступки Хвостова и Давыдова. Главным же поступком, повлиявшим на дальнейший ход их жизни, стало поступление на службу в Российско-американскую компанию.

При Александре I Россия прилагала большие усилия к расширению своих владений в Америке. Для подъема уровня тамошних мореходных кадров император издал указ, разрешавшей Российско-американской компании нанимать офицеров военного флота с сохранением за ними всех прав, званий и половины казенного жалования. Хвостов и Давыдов стали первыми, кто воспользовался этой привилегией. Произошло это в 1802 году – по предложению самого Резанова, лично знавшего Хвостова.

На Аляске Хвостов и Давыдов сразу же отличились тем, что доставили груз с острова Кадьяк в Охотск в немыслимо короткий срок – за два месяца, продемонстрировав тем самым возможность быстрого и надежного морского сообщения с метрополией. Их служба так понравилась руководству Российско-американской компании, что не успели друзья в 1804 году вернуться в Петербург, как их пригласили снова, удвоив жалованье.

Так в мае 1805 года Хвостов и Давыдов вновь проездом в Америку оказались в Охотске, где и застал их обозленный на несговорчивых японцев Резанов.

В компании Хвостова и Давыдова, которые пока не знают об отведенной им роли, Резанов отправляется инспектировать американские владения. По прибытии в Новоархангельск он приказывает заложить два судна, специально предназначенные для похода на Сахалин - и приподнимает завесу тайны над своим планом.

«…Я прошу вас, как друзей моих, готовых пожертвовать собою на пользу общую, быть готовыми к принятию начальства над судами предполагаемыми и для того ныне же приступить к рассмотрению чертежей… Знаю, что многие встречаются недостатки, но когда же великий подвиг не имел трудностей? Я нетерпеливо жду времени подвигов ваших, и так приступим к совершению великого дела и покажем свету, что в счастливое наше столетие горсть предприимчивых россиян бросит вес свой в те огромные дела, в которых миллионы чуждых народов веками участвуют».

Высокопарное послание, датированное 29 августа 1805 года, не раскрывало содержания предстоящей миссии, но отважным молодым офицерам было довольно и этого, чтобы с энтузиазмом взяться за строительство своих будущих судов.

Работа двигалась не так быстро, как хотелось. Если энтузиазма было в избытке, то с дисциплиной дела обстояли хуже. На Аляске молодые сподвижники открылись Резанову с новой стороны, о чем говорят следующие строки одного из его донесений о поведении Хвостова:«...на одну свою персону, как из счета о заборе его увидите, выпил 9,5 ведер французской водки и 2,5 ведра крепкого спирта, кроме отпусков другим и, словом, споил с кругу корабельных подмастерьев, штурманов и офицеров... пьянство нимало не прекращается, ругательства и угрозы весьма неимоверные, стреляют ночью из пушек, на верфи за пьянством корабельных подмастерьев работы идут медленно, матросы пьют... Давыдов объявил мне, что сделал с Х... последнюю компанию, он более служить с ним не хочет...»

Возможно, это была обратная сторона легендарной отваги и удали. К тому же более подходящих офицеров в распоряжении у Резанова все равно не было, и неприятные открытия не отвратили его от задуманного. А вскоре приключилась история, представленная 175 лет спустя на подмостках Ленкома. Она не имеет отношения к основному сюжету, но было бы несправедливо совсем обойти вниманием эту «побочную линию».

Романтическая интермедия

Будущий «Авось» в это время только строился и потому не мог принимать участия в романтическом путешествии Резанова в Калифорнию. В гости к испанским конкистадорам отправились на фрегате «Юнона», который вскоре после начала работ Резанов купил у зашедшего на остров Баранова американца Вульфа.

Побудила к поездке весьма прозаическая причина – потребность в продовольствии для голодающих русских колоний в Америке. Отплыли 26 февраля 1806 года. В конце марта «Юнона» достигла залива Сан-Франциско, и Резанов передал местному коменданту дону Аргуэльо свое пожелание встретиться с губернатором Калифорнии для переговоров о взаимовыгодной торговле. Тот согласился приехать. В ожидании губернатора Резанов с офицерами расслаблялся в приятном обществе семьи коменданта, чья юная дочь красавица Консепсия прониклась теплыми чувствами к сорокатрехлетнему русскому камергеру.

Приезд губернатора, однако, нарушил идиллию: он был озабочен тем, как бы поскорее спровадить незваных гостей. Начались трудные переговоры. Резанов добивался не только загрузки своего судна провизией для голодающей Аляски, но и установления долгосрочных отношений. Губернатор тянул с ответом: испанским колониям было запрещено торговать с кем-либо помимо собственной метрополии. Напряженность нарастала. Тут-то на помощь русским и пришла Консепсия. Или, скорее, ее привлекли на помощь.

Совсем не романтичной предстает эта love story в изложении Петра Тихменева, описывавшего в прошлом веке историю освоения русской Америки: «Резанов, заметив в Консепсии независимость и честолюбие, старался внушить этой девице мысль об увлекательной жизни в столице России, роскоши императорского дворца и прочем. Он довел ее до того, что желание сделаться женою русского камергера стало вскоре любимою ее мечтою. Первый намек со стороны Резанова о том, что от нее зависит осуществление ее видов, был достаточен для того, чтобы заставить ее действовать согласно его желаниям».

Трудно судить, действительно ли Резанов питал к юной испанке ответную страсть, но предложение Консепсии он сделал. Перспектива брака католички с православным поначалу повергла ее родителей в ужас, но чего не сделаешь для любимого чада. Аргуэльо дали согласие на обручение. С этого момента в переговорах произошел перелом: не устояв перед нажимом со стороны комендантского семейства, губернатор дал «добро» на отгрузку провианта.

8 мая 1806 года знатный жених провожал взглядом удаляющиеся берега Калифорнии с палубы нагруженной под завязку «Юноны». Он видел их в последний раз, не суждено ему было более повстречаться и с Консепсией.

Груз «Юноны» спас Аляску от голода, но Резанов остался недоволен провалом в деле установления постоянных торговых связей – вторым подряд после Японии. И мысли его потекли в том же русле. «Мало-помалу можем простираться далее к югу, к порту Сан-Франциско. В течение 10 лет до той степени можно усилиться, что и Калифорнийский берег всегда иметь в таком виду, чтоб при малейшем стечении обстоятельств можно его было б включить в число российских принадлежностей. Гишпанцы весьма слабы в краю сем», - писал Резанов в послании директорам Российско-американской компании по возвращении на Аляску.

Действительно, впоследствии севернее Сан-Франциско было основано русское поселение – форт Росс. Однако Резанов этого уже не увидел: через год после прославившего его путешествия в Калифорнию он заболел и умер в Красноярске по дороге из Америки в Петербург.

Если агрессивные замыслы в отношении Калифорнии так и остались на бумаге, то Японии повезло меньше.

Бегство камергера

К возвращению Резанова, Хвостова и Давыдова из Калифорнии как раз достроили «Авось». Приготовления к экспедиции завершились. Командование над тендером «Авось» принял Давыдов, «Юнона» же по старшинству досталась Хвостову. 24 июня 1806 года оба судна взяли курс на Сахалин. Резанов находился на борту «Юноны».

Хоть корабли и не подняли на мачты «Веселого Роджера», их миссия на Сахалине мало чем отличалась от пиратской. Ведь Россия не находилась в состоянии войны с Японией, а Хвостов и Давыдов не являлись на тот момент офицерами военного флота. Поручение властей в лице Резанова (более чем сомнительное, как мы увидим впоследствии) ничего в этом смысле не меняло и даже наоборот: морские разбойники, действовавшие с санкции государства, составляли специальный, привилегированный подвид пиратского сословия. Впрочем, молодым офицерам было недосуг вникать в эти тонкости. Воспламененные патриотическими речами Резанова, они стремились навстречу подвигам.

Однако на полпути от Аляски к Сахалину происходит нечто неожиданное. Резанов просит доставить его в Охотск, хотя первоначально предполагалось, что он лично возглавит операцию по изгнанию самураев. Он объясняет этот внезапный поворот некими срочными делами, которые якобы ждут его в Петербурге. Хвостову и Давыдову предписано действовать самостоятельно на основе инструкций, врученных во время плавания. Давыдову предстоит следовать на Сахалин и ожидать в бухте Анива «Юнону», которая должна прибыть туда после того, как высадит Резанова в Охотске.

Дальше – больше. Сойдя на берег, Резанов пишет оставшемуся на борту Хвостову новую инструкцию, которую можно считать шедевром в жанре невнятного целеуказания. В целом она сводилась к тому, что Резанов освободил Хвостова от обязанности довести миссию до конца и предоставил возможность ограничиться разведкой без каких-либо активных действий. Окончательное же решение предстояло принять Хвостову.

Ознакомившись с двусмысленной бумагой, тот поспешил на берег разыскивать камергера для устного объяснения. Однако Резанова уже след простыл: словно предвидя реакцию Хвостова, он поспешил покинуть Охотск.

Что же произошло? Очень похоже, что камергер испугался - не опасностей военного похода, а возможной начальственной немилости. Этот риск он держал в голове с самого начала. В письме императору о планах набега на японцев содержались и такие строки:«Воля Ваша, Всемилостивейший Государь, со мною, накажите меня как преступника, что не дождав повеления, приступаю я к делу; но меня еще совесть более упрекать будет, ежели пропущу я понапрасну время и не пожертвую славе Твоей, а особливо когда вижу, что могу споспешествовать исполнению великих Вашего Императорского Величества намерений»

Однако уверенности в том, что инициатива отвечает «великим намерениям», у Резанова по-прежнему не было. Ведь ответа на свои послания «в центр» он так и не получил (а кроме самого Императора Резанов писал и другим). Камергер оказался в мучительной для всякого государева человека ситуации. Просто взять и отменить операцию было уже невозможно – руководство поставлено в известность , средства на строительство спецкораблей освоены. Продолжать тоже крайне рискованно. Искушенный царедворец Резанов решает проблему в типичной аппаратной манере – сваливает ответственность на подчиненных.

Отдельный вопрос – почему Петербург не дал ответа. Может быть, потому что был слишком занят большими делами в Европе и не счел достойной внимания бумагу с далекой периферии. А может быть и сознательно, с тем, чтобы иметь возможность в случае провала объявить предприятие перегибом на местах, а в случае успеха воспользоваться его плодами.

Нетрудно представить себе и как Александр, намеренно или нет, высказывается в духе «казнить нельзя помиловать», а далее процесс идет в правильной бюрократической логике, где на каждом нижестоящем уровне главным мотивом является избежание негативных последствий для личной карьеры. В этой системе инициатива должна была благополучно сгинуть на нижних этажах вертикали власти. Однако в данном случае на нижних этажах сидели не обычные исполнители, а доблестные Хвостов и Давыдов.

Да, камергер благородно предоставил им возможность тихо прикрыть дело и вернуться на Аляску, где никто не имел понятия о цели их путешествия. Однако они не были бы собой, если бы воспользовались этой возможностью.

Налёт

Конечно, Хвостов выбирает дорогу славы. 6 октября 1806 года «Юнона» появляется в заливе Анива, но тендера «Авось» там не находит. Это, однако, не остановило Хвостова, и он совершил первый набег в одиночку. Жертвой нападения стал опорный пункт Кусюнокатан японского княжества Мацумаэ.

Сначала лейтенант посетил поселение айнов, где, в соответствии с инструкциями Резанова, занялся наведением мостов дружбы. Аборигенам раздали разнообразную гуманитарную помощь, объявили о российским над ними покровительстве, а старейшине вручили серебряную медаль на владимирской ленте. К его дому прибили медную табличку, говорящую о приведении поселения в российское подданство.

Проведя работу с аборигенами, Хвостов с матросами направился в гости к японцам, чья фактория располагалась неподалеку. Там события разворачивались уже по другому сценарию. Представившись российскими представителями, предложив японцам их не бояться и отобедав чем Бог послал, делегация связала хозяев веревками и занялась ломившимися от товара складами. Процесс шел на фоне дальнейшего укрепления уз с пророссийскими жителями, в поощрение которым за помощь в погрузке японского добра на «Юнону» был отдан на разграбление один из складов. «Позволенным расхищением японских богатых магазинов привязал сердца их к россиянам», - удовлетворенно констатирует Хвостов.

Добыча включала 600 мешков риса, четырех пленных, много «саги» (сакэ), посуды, одежды. Факторию с храмом и лодки спалили дотла.

Груженая трофеями «Юнона» отплывает к родным берегам, где воссоединяется с пропавшим тендером. Выяснилось, что пока Давыдов дожидался Хвостова в бухте Анива, на «Авось» начались болезни, и он вынужден был вернуться.

Весной 1807 года Хвостов и Давыдов повторяют набег, значительно расширив его географию. В мае «Юнона» и «Авось» появились у японского поселка Найбо на острове Итуруп. Обстреляв его из пушек, они сошли на берег, забрали продовольствие, утварь и оружие, спалили опорный пункт и скрылись. Немногочисленная в весенний сезон охрана разбежалась, не успевших скрыться взяли в плен. По той же схеме события развивались в бухте Сяна на том же острове, где гарнизон был побольше, но и он не оказал серьезного сопротивления. В конце июня «Юнона» и «Авось» подошли к Сахалину и сожгли сторожевой пост Рутака вместе со складом. В начале июля возле острова Ребун захватили и сожгли японское торговое судно. Через три дня обстреляли и ограбили еще одно, подвернувшееся по пути. Далее – остров Рисири: экспроприировано имущество двух японских судов, береговые постройки сожжены. По учинении разорения Хвостов и Давыдов взяли курс на Охотск, большую часть пленных отпустив на шлюпке домой.

По свидетельству мичмана Давыдова, теплый прием, оказанный ему в одной из факторий, поначалу смягчил его сердце и отвратил от «неприязненного поступка». Однако долг превыше сантиментов, и операция пошла своим чередом. Японцы поинтересовались у гостей, «не будут ли их резать». Гости проявили гуманизм и резать не стали. Но факторию, конечно, сожгли. «… Все шло хорошо до того времени, како люди добрались до саги, а тогда многие из них перепились и с ними труднее было обходиться, нежели с японцами... Можно сказать, что все наши люди сколько хороши трезвые, столько же пьяные склонны к буйству, неповиновению и способны все дурное учинить». Отплыли, недосчитавшись нескольких членов экипажа.

Награда

16 июля Хвостов и Давыдов возвратились в Охотск с чувством выполненного долга и с богатыми трофеями, оцененными местным начальством в астрономическую сумму - сто тысяч рублей. Однако им не суждено было разделить славу Дрейка, щедро награжденного королевой Елизаветой за морской разбой в интересах Британии. Российских дрейков ждали не ордена, а арест и водворение в острог по распоряжению охотского управителя Бухарина, обвинившего Хвостова и Давыдова в самоуправстве.

Друзья попали в куда как отчаянное положение. Истинного вдохновителя сахалинской экспедиции и единственного свидетеля, который мог высказаться в их защиту, уже не было в живых. Имелись, правда, письма Резанова в столицу, но до Петербурга далеко. К тому же некоторые современники выражали уверенность в том, что обвинения в самоуправстве служили лишь предлогом для расправы над Хвостовым и Давыдовым, а подлинной причиной было корыстолюбие Бухарина, который захотел наложить лапу на добычу. Арестантов развели по разным камерам, лишили всех личных вещей и принялись морить голодом и холодом. Все шло к тому, что пока суд да дело, доблестных офицеров сгноили бы насмерть в охотской каталажке.

Между тем, герои успели приобрести в Охотске изрядную популярность ( по свидетельству Хвостова, половина привезенного ими японского товара была раскрадена добрыми горожанами), и молва об их бедственном положении не оставила безучастными местных жителей, включая тюремщиков. Беглецов снабдили одеждой, обувью, сухарями и двумя ружьями. С такой убогой экипировкой они умудрились добраться до Якутска, где их опять задержали и переправили в Иркутск. Но вскоре от морского министра Чичагова пришло предписание доставить обоих в столицу, не чиня никаких препятствий. В мае 1808 года Хвостов и Давыдов возвратились в Петербург, а потом – на Балтику воевать со шведами…

А тем временем в Японии

В России рейд «Юноны» и «Авось» прошуршал ветерком по государственным верхам и не имел больших последствий даже для непосредственных участников. В Японии же он вызвал настоящий шок. Почти сто лет спустя русский востоковед Д.М.Позднеев (1865-расстрелян в 1937-м) так оценивал его значение: «Самым важным по своим последствиям фактом в истории первых сношений России с Японией необходимо считать, конечно, экспедиции лейтенанта Хвостова и мичмана Давыдова против северных японских островов. Память о них, изгладившаяся в России, живо сохраняется до сего времени в Японии, факт, с которым нам необходимо самым тщательным образом считаться, когда мы рассуждаем о психологии отношений японцев к русским...»

Эпопея романтических парусников стала первым серьезным звонком о том, что казавшаяся надежной многолетняя изоляция от «враждебного внешнего мира» – не более чем иллюзия. Эту мысль с флотской прямотой сформулировал сам Хвостов в ультиматуме, переправленном в Японию вместе с отпущенными пленными:«Соседство России с Япониею заставило желать дружеских связей к истинному благополучию сей последней империи, для чего и было отправлено посольство в Нагасаки; но отказ оному, оскорбительный для России, и распространение торговли японцев по Курильским островам и Сахалину, яко владения Российской империи, принудило сию державу употребить наконец другие меры, кои покажут, что россияне всегда могут чинить вред японской торговле до тех пор, как не будут извещены чрез жителей Урупа или Сахалина о желании торговли с нами. Россияне, причинив ныне столь малый вред японской империи, хотели им показать только чрез то, что северныя страны оной всегда могут быть вредимы от них, и что дальнейшее упрямство японского правительства может совсем лишить его сих земель». Есть свидетельства, что голландские переводчики, которым было передано это послание, «украсили» ультиматум дополнительными подробностями о страшных российских намерениях, а его автора – дополнительным государственным статусом.

Так это или нет, в оригинале послания уже содержалось всё, что нужно для демонстрации «русской угрозы». Однако реакция «японского правительства» оказалась прямо противоположной ожиданиям. Ответ Бакуфу на ультиматум Хвостова гласил:«...Мы не можем вести торговые отношения с таким государством, которое говорит подобные грубые и неприличные вещи. Если из вашей страны будет прислано много судов, то мы со своей стороны укрепим свою оборону и будем вести с вами войну. Если торговля представляется желательным делом, то необходимо раньше вполне исправить то, что уже сделано, и в доказательство того, что не имеется злостных намерений, возвратить всех захваченных в плен японцев. Только после этого вы можете говорить о торговле.»

Ответ так и не был передан, однако обещанное укрепление обороны состоялось. В Хакодатэ, который являлся тогда столицей Хоккайдо, с юга перебросили 2500 самураев, по берегам Хоккайдо развернули укрепленные лагеря, другие прибрежные провинции также усилили оборону. Часть Хоккайдо и Сахалин перешли под прямое управление Эдо. Активизировалось изучение Сахалина и прилегающих районов.

Но этим роль «Юноны» и «Авось» в японской истории не ограничилась. Существует мнение, что этот инцидент положил начало процессам, которые спустя полвека завершились «реставрацией Мэйдзи» и тотальной модернизацией японского общества. Японский историограф Кумэ Кунитакэ писал в 19 веке, что нападение Хвостова и Давыдова подготовило почву для идеологии «изгнания иностранцев», под знаменем которой развернулось наступление оппозиции на сёгунат Токугава. После падения сёгуната победители выбросили этот лозунг на свалку истории.

Авантюра «Юноны» и «Авось» аукнулась в 1811 году, когда в живых уже не было ни двух лихих офицеров, ни их кораблей. Японцы захватили российского мореплавателя В.Головнина с несколькими членами экипажа шлюпа «Диана», с которыми он проводил топографическую съемку острова Кунашир. Головнин провел в японском плену более двух лет, поначалу подвергаясь довольно жесткому обращению, и был отпущен только после того, как в Японию доставили от иркутского губернатора письменные уверения в том, что действия Хвостова и Давыдова были самочинными и не отражают официальной российской позиции.

Попытка с негодными средствами

Формально России удалось остаться в стороне от инцидента. Российское правительство осудило экспедицию. Власти признали Хвостова и Давыдова виновными в самоуправстве и бесчинствах против японцев, что, якобы, противоречило курсу на мирное развитие отношений. В наказание их лишили наград за подвиги в войне со шведами на Балтике.

Это с одной стороны. А с другой – этим все и ограничилось. Более того, император удовлетворил рапорт министра иностранных дел и коммерции графа Румянцева в защиту офицеров и распорядился выплатить им жалование за все время сахалинских приключений – за счет вывезенных японских трофеев. Это говорит о реальном отношении к происшедшему больше, чем формальное осуждение. И молчание Петербурга в ответ на письма Резанова выглядит на этом фоне очень красноречиво. Как будто и впрямь высшие власти решили пустить дело на самотек, не мешать и посмотреть, что получится.

Интересен с этой точки зрения и статус Хвостова и Давыдова. С одной стороны, во время своего рейда они не состояли на военной службе. С другой - согласно императорскому указу, на время службы в РАК за ними сохранялись все звания, права и частично офицерское жалованье. Как бы отпускники. Экипированные и снаряженные при этом за счет полугосударственной компании.

Нестандартной по тем временам была и цель вторжения – не территориальные приобретения или геополитическое доминирование, а сугубо меркантильный интерес в виде побуждения партнера к взаимовыгодным экономическим связям. Ровно с той же целью несколько десятилетий спустя у берегов Японии появились «черные корабли»коммодора Перри.

В довершение картины гибридной войны двухсотлетней давности – опора на «пророссийское» коренное население, а также характерная риторика, обращенная к объекту воздействия: «Соседство России с Япониею заставило желать дружеских связей к истинному благополучию сей последней империи…»

Так маленькая война «Юноны» и «Авось» явила собой передовую даже по сегодняшним меркам технологию международной политики. Только проку от нее никакого не вышло. Обида камергера в итоге дорого обошлась государству. После нападения Япония вплотную занялась укреплением своих позиций на Сахалине и Курилах, в том числе военных. Первый торговый, он же дипломатический договор с Японией Россия подписала примерно тогда же, когда и другие западные державы, не имевшие российского преимущества географической близости. А понятие «российская угроза» надолго закрепилось в сознании всех классов японского общества. В его исторической памяти Россия (именно Россия, а не два ее отвязавшихся сына) осталась первой, а по большому счету – единственной европейской (включая в этом смысле Америку) страной, применившей военную силу против мирно дремавшей, отгородившись от всего мира, Японии.

Обидно, конечно, потому что Россия в этом смысле была ничем не хуже других. Америка тоже открывала Японию под прицелом корабельных орудий, и в том, что они так и не выстрелили, заслуга не Америки, а изменившихся за полвека обстоятельств в мире и в самой Японии. А Россия, не обладавшая в начале 19 столетия достаточными ресурсами для военно-политического давления на Дальнем Востоке, оказалась со своими пушками в неправильном месте в неправильное время.

О, странная судьба!

В октябре 1809 года в Петербург заехал корабельщик Вульф, тот самый, у которого Резанов в свое время приобрел «Юнону». На другой день он намеревался отплыть в Америку и пригласил Хвостова с Давыдовым на вечеринку. Собрались на Васильевском у общего приятеля, расходились заполночь. Живыми двух капитанов больше никто не видел. Друзья погибли при попытке перебраться на другую сторону разведенного Исакиевского моста через проходившее по Неве судно.

Некто А.Ш. сложил эпитафию:

Два храбрых воина, два быстрые орла,
Которых в юности созрели уж дела,
Которыми враги средь финских вод попраны,
Которых мужеству дивились океаны,
Переходя чрез мост, в Неве кончают век…
О странная судьба! О бренный человек!

Век «Юноны» и «Авось» тоже оказался недолог. «Авось» разбился о камни одного из островов Аляски еще в 1808 году. «Юнона» прожила чуть дольше, в 1811 году по дороге в Петропавловск, влекомая штормовым ветром, налетела на риф у камчатского берега. Прибывший на место крушения спасательный отряд обнаружил на берегу лишь несколько тюков груза.

Двукратное путешествие в Америку морских офицеров Хвостова и Давыдова, писанное сим последним