Перл-Харбор: эксгумация призраков
Как президент США заставил Японию напасть на свою страну
"...общественное мнение не знает истории."
Рузвельт - Сталину, Тегеран, 1.12.1943
Нетрадиционный взгляд на причины Тихоокеанской войны. Историк Юрий Бандура исследует обстоятельства, приведшие к ее началу, и приходит к неоднозначным заключениям. В работе использованы новые источники. Публикуется впервые (с сокращениями).
Глава 3. Ответ президента
Ноябрьские тезисы
Как же реагировал Вашингтон на «последние японские предложения??
В своих воспоминаниях, увидевших свет в 1948 году, государственный секретарь Корделл Халл утверждал: японские предложения от 20 ноября «…были настолько абсурдны, что ни один ответственный официальный представитель Соединенных Штатов не мог бы и помыслить об их принятии». У истоков этой версии стоял президент Рузвельт. Он озвучил ее еще 16 декабря 1941 г. в своем обращении к Конгрессу: в предложениях Токио от 20 ноября 1941 года «не содержалось условий, на которых Япония отказалась бы от своих воинственных действий или целей. Эти предложения явно не предоставляли базы для мирного урегулирования или даже для временных улучшений».
И президент, и его государственный секретарь, однако, изрядно грешили против истины. В действительности вплоть до 26 ноября пакет пожеланий Токио подвергался в американских коридорах власти тщательному анализу, и на них готовились содержательные ответы. Более того, рассмотрение началось еще до их официального появления на столе переговоров. Подробное содержание японских условий стало известно Вашингтону еще 4 ноября. Двери к дипломатическим секретам открывали находившиеся в распоряжении американских вооруженных сил шифровальные коды от дипломатической переписки между Токио и его посольством в США.
Ход американской мысли был на этом этапе вполне конструктивным – с подачи самого Рузвельта. 6 ноября в беседе с военным министром Стимсоном он изложил свое видение дальнейших действий Вашингтона. Как поведал министр уже после войны, ссылаясь на запись в своем дневнике, «больше всего президента занимал вопрос, как выиграть побольше времени»: «Он считал, что можно было бы предложить некое перемирие сроком на шесть месяцев, в течение которого [в Азиатско-Тихоокеанском регионе] не производилось бы никаких действий или наращивания вооружений…». В тот же день на заседании своего кабинета президент заявил: Соединенным Штатам необходимо напрячь все нервы, чтобы удовлетворять японских переговорщиков, и поддерживать с ними хорошие отношения. Он поручил Халлу «не допускать разрыва переговоров, пока это в наших силах».
«Выигрыш времени» о котором упоминает Стимсон, был необходим Рузвельту для завершения программы военного развертывания на Филиппинах, которую США спешно продвигали с лета 1941 года. В адресованном Рузвельту меморандуме руководства вооруженных сил от 5 ноября говорилось: «К нынешнему времени мы уже укрепили Филиппины. Дислоцированные там объединенные силы флота, авиации и сухопутных сил уже делают [японское] нападение на эти острова рискованным предприятием. Приблизительно к середине декабря 1941 года мощь военно-воздушных и подводных сил Соединенных Штатов будет способна представлять собой реальную угрозу любым японским операциям к югу от Формозы . Планируемой мощи американские военно-воздушные силы на Филиппинах достигнут в феврале или марте 1942 года. Их потенциал должен будет [к тому времени] возрасти до уровня, когда станет решающим фактором сдерживания японских операций в регионах к югу и западу от Филиппин.»
Следует отметить, что речь здесь идет именно о «сдерживании». То есть, в тот момент Вашингтон делал ставку не на столкновение с Японией, а на предотвращение ее агрессивных действий.
Выигрыш времени, однако, был лишь одной из целей шестимесячного «перемирия», которое президент США готовился предложить японцам. О других, содержательных задачах говорилось в набросанной наспех карандашом записке Рузвельта, адресованной Халлу:
Шесть месяцев
1.США восстанавливают экономические отношения – немного нефти и риса сейчас, больше – позже.
2.Япония не посылает больше войск в Индокитай или на границы Маньчжурии или в любые места на юге (голландские, британские или Сиам ).
3. Япония соглашается не использовать Тройственный пакт, даже если США вступят в европейскую войну.
4. США сводят японцев с китайцами, чтобы они обговорили все свои дела, но не участвуют в их переговорах.
Позже – [договариваться] по тихоокеанским соглашениям.
Могли эти тезисы стать основой для компромисса между США и Японией, хотя бы временного? Безусловно. Ни одна из директив не содержала непримиримых противоречий с «последними предложениями» Японии. Более того, из них становится очевидно, что непреодолимых глобальных противоречий между США и Японией просто не существовало.
Китайское измерение
Разбор указаний Рузвельта стоит начать с конца – потому что именно войну Японии в Китае принято считать одним из тех самых непреодолимых противоречий, которые в итоге привели к японо-американскому столкновению.
Действительно, Вашингтону, а также другим западным державам, мягко говоря, не нравилась японская экспансия в Китае, ставившая под угрозу позиции западного капитала на одном из крупнейших мировых рынков. Но были ли японо-американские противоречия в китайском вопросе настолько остры, чтобы стать причиной для полномасштабной войны?
На самом деле интересам Вашингтона (да и Лондона, и Москвы тоже) отвечало то, что основные силы имперской сухопутной армии оставались привязаны к китайскому театру военных действий, поскольку это ослабляло возможности Японии по использованию своих вооруженных сил на других направлениях. Интересам противников дальневосточной империи в высшей степени отвечало не прекращение японо-китайской войны, а ее продолжение. До лучших времен.
Первым такое убеждение, похоже, сформировалось в Лондоне. Война в Европе еще только начиналась, а правительство Черчилля уже 25 сентября 1939 г. после обстоятельных дебатов пришло к выводу: весьма сомнительно, что завершение японо-китайской войны отвечает интересам Англии, поскольку за ним может последовать поход Японии на юг, в том числе против британских владений в Юго-Восточной Азии, для сопротивления которому Британская империя сил не имела. Через несколько дней – 28 сентября - мудрость такой позиции подтвердил и британский комитет начальников штабов, вынесший вердикт: «С чисто военной точки зрения представляется предпочтительным продолжение японо-китайской войны». В меморандуме, представленном кабинету, начальники штабов подчеркивали: поскольку сама Великобритания не могла противодействовать переходу Токио к захватам чужих территорий в Восточной Азии, наилучшим способом сдерживания дальневосточной империи было бы «создание условий, в которых война в Китае продолжала бы способствовать истощению ресурсов Японии».
Для Белого Дома такой вывод был еще более очевиден.
При всей неоднозначности длительной и драматичной истории взаимоотношений между Токио и Вашингтоном вокруг Китая, следует все же иметь в виду один из важнейших ее аспектов: последовательно выступая с конца XIX века за сохранение территориальной целостности Китая, США (как и Великобритания) вплоть до декабря 1941 года исключали из арсеналов своей политики готовность отстаивать интересы Китая силой оружия. Любые действия Японии в Китае, направленные против самого ли Китая или против прав и интересов Соединенных Штатов в Китае могли вызывать – и всегда вызывали – широчайшее осуждение американской общественности и политической элиты, подвигали Вашингтон к энергичной моральной, политической и дипломатической поддержке Китая. Но не более.
Еще 22 декабря 1910 года бывший президент США Теодор Рузвельт так описал новому президенту, У.Г.Тафту основы политики на Дальнем Востоке: «Альянс с Китаем, учитывая абсолютную беспомощность его с военной точки зрения, означал бы для нас, разумеется, не приращение к нашей мощи, но дополнительно принятые на себя обязательства. …Что же касается Маньчжурии, то если японцы отдадут предпочтение образу действий, противоречащему нашим интересам, то мы не сможем препятствовать им до тех пор, пока не будем готовы к войне, а успешная война из-за Маньчжурии потребовала бы от нас обладания таким же хорошим флотом, какой есть у Англии, плюс такой же хорошей армией, как у Германии. Наша политика «открытых дверей» в Китае – замечательная вещь, и я надеюсь, что она будет оставаться такой же и в будущем - постольку, поскольку ее можно будет проводить на базе общего дипломатического соглашения; однако, как это подтверждается всей историей Маньчжурии, будь то под русскими или японцами, эта политика по сути дела исчезает сразу же, как только та или иная мощная держава обретает решимость не считаться с нею и проявляет готовность идти на риск войны».
В целом такой курс – по возможности поддерживать свои коммерческие интересы в Китае любыми средствами, кроме военных – практиковали и все последующие американские администрации. Очень внятно и цинично его сформулировал президент Вильсон в одном из своих выступлений в поддержку Версальского договора, по которому права Германии в Шаньдуне переходили к Японии: до тех пор, пока США смогут торговать на территориях, захваченных другими странами, они будут готовы не возражать против захватов.
В Токио эти позиции Вашингтона были хорошо известны и, надо полагать, учитывались. В том числе и в годы Маньчжурского кризиса 1931 – 1933 гг. Тем более что и президент Гувер открыто подтвердил: «Ни наши обязательства перед Китаем, ни наши собственные интересы, ни наше достоинство не требуют от нас начинать войну из-за всех этих проблем. Их (японцев. – Ю. Б.) действия не создают угрозы свободам американцев, экономическому или нравственному будущему нашего народа. Я не предлагаю даже ничего близкого к принесению в жертву жизней американцев за что-либо подобное… Мы не пойдем [против Японии] ни путем войны, ни путем каких-либо санкций, экономических или военных, поскольку они – путь к войне» (государственный секретарь в правительстве Гувера Г. Стимсон, правда, предлагал прекратить закупки в Японии шелка-сырца, но идею похоронили ввиду простого соображения: лишившись этой выручки, Япония лишится средств для закупки американского хлопка).
Не внесла никаких изменений в такой подход и японо-китайская война, вспыхнувшая в июле 1937 года. Полтора года спустя после ее начала эксперт дальневосточного департамента Госдепа Л. Сэлсбери писал в одном из своих меморандумов для внутреннего пользования: «Общепризнанно, что наши материальные (коммерческие, просветительские и благотворительные) интересы в Китае имеют на данный момент слишком незначительную ценность, чтобы защищать их с помощью политики, включающей в себя риск войны. Наши нематериальные интересы в Китае - договорные права также едва ли стоят риска войны».
К концу 1941 г. симпатии Запада, да, пожалуй, и всей планеты были на стороне китайского народа, втянутого в жернова войны – самой ожесточенной и самой кровопролитной за всю многовековую историю этой страны. Между тем, ни государство, ни тем более центральное правительство Китая ни всеобщими симпатиями, ни даже сочувствием не пользовались. По мнению К. Халла, озвученному на одном из заседаний американского правительства в августе 1937 года, Китай представлял собой «полуцивилизованное государство, не имеющее ни законов, ни порядка».
Отношение Запада к происходящему в Китае выразительно сформулировано во внутреннем меморандуме британского МИД от 12 августа 1937 года. По мнению автора (ответственный сотрудник дальневосточного отдела Н. Рональд), истоки конфликта проистекали из того, что китайское общество пребывало в состоянии неэффективности и растленности, и поражение Китая могло бы в конечном итоге привести к радикальному переустройству Китая, за которым могло бы последовать его развитие. В противном случае, писал Рональд, китайцы, «возможно, так никогда и не узнают, что они – ненастоящие солдаты и ненастоящие политики и не способны приносить какую-либо практическую пользу… До тех пор, пока китайцы, увидев свою политическую систему разнесенной в руины, не окажутся лицом к лицу с фактом, что вся эта их система пропитана заблуждениями, они будут продолжать идти старым недобрым путем. Как ни парадоксально это может звучать, но их конечным интересам отвечало бы движение к сокрушительному поражению, которое, вероятно, ждет их от рук японцев». И вывод: лучше всего дать Японии и Китаю «навоеваться до полного изнеможения».
Подобные умонастроения лишь подкрепляли в правящих элитах Запада убеждение, что война в Китае при прочих равных условиях отвечает их интересам. В письме британскому послу в Вашингтоне Галифаксу Черчилль писал 20 июля 1940 года: «Не считаете ли вы, что во всем этом деле общего и равноправного, справедливого и почетного мира между Китаем и Японией мы можем не спешить? ...Я убежден, что освобождать японцев от их забот [в Китае] не в наших интересах».
Сходные настроения бродили и в вашингтонских коридорах власти. 5 февраля 1941 года советник Халла по вопросам дальневосточной политики С. Хорнбек в меморандуме для Рузвельта написал: «Многие японские лидеры искренне хотели бы избавить Японию от ее конфликта с Китаем, с тем, чтобы империя имела более надежные позиции для перехода к захватам на южном направлении в регионах, более богатых природными ресурсами, чем Китай… Любые договоренности, которые помогли бы Японии временно избавиться от ее вовлеченности в Китае, с точки зрения Соединенных Штатов имели бы сомнительную разумность».
В июле 1941 года В. Пек, вернувшийся в госдеп с поста посла США в Китае, отметил: «Сегодня более, чем когда бы то ни было необходимо, чтобы сопротивление Китая Японии было усилено, чтобы в результате все больше и больше ударных сил японской армии было отвлечено и рассеяно в «Китайском инциденте»… Все глубже вовлекая Японию в военные действия в Китае, Соединенные Штаты могут мощно действовать ради достижения своих главных целей, в том числе поддержания статус-кво на Дальнем Востоке, обеспечения нам поставок каучука и олова, защиты Филиппин, помощи России против Германии и помощи Англии».
Заслуживает пространного цитирования послание министра иностранных дел Великобритании Галифакса министру финансов Саймону от 9 мая 1938 г.: «Китай… ведет за нас войну на Дальнем Востоке. Если Япония победит, наши интересы наверняка будут уничтожены. Армия и иные верховные власти Японии не оставляют нам на этот счет никакого сомнения. Первыми жертвами падут наши огромные капиталовложения в Северном Китае и в Шанхае, причем японские армия и флот не ограничивают свои аппетиты на континенте и в Южных морях. Мне представляется, что если только Китай сможет в этой борьбе завести Японию в тупик, мы и американцы окажемся в состоянии вмешаться в конфликт с пользой для дела и сохранить наши интересы еще на одно поколение… Поэтому все соображения о нашей чести, о наших собственных интересах, подталкивают нас к тому, чтобы делать всё для сохранения жизни Китаю. Мы идем на то, чтобы потратить на подготовку к войне два миллиарда фунтов стерлингов. В Китае же за ничтожную часть этой суммы мы сможем, ничем не рискуя, обеспечить наши жизненные интересы на Дальнем Востоке».
Именно об этом и идет речь в четвертом пункте директив Рузвельта госсекретарю Халлу – о том, чтобы «до лучших времен» оставить Китай один на один с Японией, тем более с учетом ее явной неспособности одержать решительную победу над «поднебесной». По сути, была заявлена политика невмешательства в японо-китайский конфликт, в полном соответствии с многолетней традицией американской дипломатии.
Китай, таким образом, вовсе не являлся камнем преткновения в диалоге Вашингтона и Токио. Да и большого значения для Рузвельта на тот момент, похоже, не имел. Главное, что он хотел выменять на «немного нефти и риса», содержалось в пункте 3: гарантии неучастия Японии в военных действиях на стороне Германии в рамках Тройственного пакта – даже если США ввяжутся в европейскую войну.
"Ни мира, ни войны"
Оформленный Тройственным пактом военно-политический союз Германии, Италии и Японии серьезно беспокоил президента Соединенных Штатов. 3 ноября 1941 г. в беседе с главой канадского правительства М. Кингом Рузвельт заявил: «Если США вступят в войну с Германией, Япония без промедления выступит на стороне немцев.»
Для таких опасений у президента США были все основания. Статья 3 пакта гласила: «Если одна из трех Договаривающихся Сторон подвергнется нападению со стороны какой-либо державы, которая в настоящее время не участвует в европейской войне и в японо-китайском конфликте, то три страны обязуются оказывать взаимную помощь всеми имеющимися в их распоряжении политическими, экономическими и военными средствами».
Иными словами, нападение Германии на США не влекло для Японии никаких обязательств. Да и угрозы такой реально не существовало – Рейх не обладал ресурсами даже для вторжения на Британские острова, хотя для этого требовалось преодолеть лишь пролив Па-де-Кале шириной в 32 километра. Опасаться «выступления Японии на стороне немцев» Рузвельт мог только в том случае, если бы сами США напали на Германию.
А дело шло как раз к этому. Хотя формально США вступили в войну с Германией лишь в декабре 41-го, фактически это произошло еще за три месяца до Перл-Харбора.
30 сентября 1941 года на встрече с главами британской и американской делегаций, прибывших в Россию для участия в трехсторонней Московской конференции, Сталин пробросил реплику: «… есть много неясного в позиции Америки: с одной стороны, она поддерживает воюющую Англию, с другой стороны – поддерживает дипломатические отношения с Германией». Глава американской делегации А. Гарриман отреагировал мгновенно: «…наш флот хочет войны с Германией и по всем определениям понятия войны он уже воюет, получив приказ стрелять по германским судам». Тем не менее на заключительном заседании конференции глава советской делегации В. Молотов охарактеризовал США как «невоюющую страну».
Но уже 6 ноября в докладе на торжественном заседании по случаю очередной годовщины Октябрьской революции Сталин говорил о Соединенных Штатах как о союзнике СССР в ее борьбе с Германией и ее европейскими партнерами. «Великобритания и США … не только не присоединились к походу немецко-фашистских захватчиков против СССР, - заявил вождь, - а, наоборот, оказались в одном лагере с СССР против гитлеровской Германии.»
Ни опровергать, ни корректировать эти заявления в Вашингтоне не стали. В американских коридорах власти сложившуюся обстановку уже видели как своего рода тайную войну с Германией, пусть формально и не объявленную. В личном послании командующему Азиатским флотом США адмиралу Т. Харту начальник штаба ВМС Соединенных Штатов Г. Старк сообщал 7 ноября: «Наш флот уже воюет в Атлантике, хотя наша страна, похоже, еще не осознаёт этого…».
Вашингтон и впрямь энергично двигался к открытому столкновению с «третьим рейхом» - к цели, возникшей в геополитических воззрениях Рузвельта еще до начала войны в Европе.
19 мая 1939 года Рузвельт изложил лидерам нижней палаты Конгресса свое видения перспектив ситуации в мире: «В случае возникновения войны существует шанс победы немцев и итальянцев. Первое, что они сделают в таком случае – либо захватят британский флот, либо выведут его из действия. После этого они установят торговые отношения с Латинской Америкой, направят своих инструкторов в армии латиноамериканских стран… И мы вскоре окажемся в окружении враждебных нам стран. Далее, в жесткий и энергичный альянс с ними, возможно, вступят японцы… Объединенный флот Германии и Италии будет приблизительно равен нашему, а японский равен приблизительно 80 процентам нашего флота. И они всегда будут испытывать искушение развязать еще одну войну – против нашей страны, если мы будем препятствовать их проникновению в Южную Америку». Рузвельт признал, что все это не более чем возможность, но такого рода, что с нею не может не считаться ни один дальновидный государственный деятель.
В очередной «беседе у камина» 29 декабря 1940 года, когда европейская война была в разгаре, Рузвельт объявил: «Еще ни разу наша американская цивилизация не находилась в такой опасности, как сейчас… Если Великобритания не выстоит, страны Оси будут контролировать Европу, Азию и Африку, австралийско-тихоокеанский регион, а также открытые морские пространства. Они будут в состоянии бросить на наше полушарие мощные армии и военно-морские силы. Без преувеличения, все страны Американского континента будут тогда жить, как под дулом пистолета – испытывать постоянную военную и экономическую угрозу».
С учетом реальных ресурсов потенциальных противников, резоны Рузвельта могут показаться надуманными. В действительности, однако, президент Соединенных Штатов в каждом из этих случаев всего лишь выполнял одну из первейших своих обязанностей – предвидеть все возможные угрозы безопасности Соединенных Штатов и заблаговременно готовиться к их отражению. Помышлял ли Гитлер о господстве над Американским континентом, планировала ли Япония установление своей гегемонии над азиатско-тихоокеанским регионом или преследовала иные цели, интересовало его не в первую очередь. Главное, что они могли ставить перед собой такие задачи. И США должны были препятствовать им всеми доступными средствами.
Наиболее ярким проявлением такого подхода явилась в дальнейшем высадка американских и британских войск в Северной Африке. Ни немецких, ни итальянских частей там не было, а сами территории принадлежали Франции, с которой США находились в мире и поддерживали дипломатические отношения. Лишь несколько часов спустя после начала вторжения временный поверенный в делах Соединенных Штатов в Виши П. Так вручил уже знавшему о случившемся Петэну личное послание Рузвельта. Суть его сводилась к тому, что Германия и Италия планируют вторжение в Северную Африку, это создаст угрозу безопасности Соединенных Штатов и Латинской Америки и может стать «похоронным звоном по Французской империи».
Питая самые лучшие намерения и имея конечной целью действительно сбросить иго нацизма с Европы, включая и Францию, Вашингтон, тем не менее, своим вторжением на территории, находившиеся под контролем отнюдь не враждебного ему правительства, совершил акт открытой агрессии. И своего такого поведения не стеснялся, руководствуясь старой, как мир максимой «цель оправдывает средства».
Подобный механизм принятия решений существовал во всем мире всегда, существует и сегодня. В подавляющем большинстве случаев наихудшие сценарии оказываются не более чем домыслами, но практическая подготовка к реагированию на них должна проводиться, даже если 90 процентов усилий при этом пропадают втуне, а остающиеся 10 превращаются в факторы самостоятельного воздействия на международную обстановку, не подчиняющиеся воле их авторов.
"Нет конвоям, войне, гибели американских парней"
Так или иначе, Рузвельт был твердо убежден в потенциальной угрозе Соединенным Штатам со стороны гитлеровской Германии. И приходил к закономерному выводу: спасти США от грядущей катастрофы можно было, лишь уничтожив «Третий рейх». Добиться этого можно было только в войне. Как глава государства, Рузвельт считал такой поворот неизбежным и готовился к нему. Но, как всенародно избранный президент, он был вынужден считаться с настроениями американцев. А они в своем большинстве не разделяли настроений своего великого избранника. И это создавало для президента проблемы.
10 октября 1941 года Рузвельт пожаловался британскому послу Галифаксу, что постоянно должен решать одну и ту же задачу - выбирать между желанием 79 процентов американцев держаться в стороне от войны и желанием 70 процентов американцев делать все, чтобы «свалить» Гитлера. Рузвельт подчеркнул, что если бы он предложил Конгрессу объявить войну, это предложение было бы отвергнуто, а общественное мнение повернулось бы против него. Поэтому он считал необходимым помогать Англии в ее войне с Германией и Италией, но не прибегая к открытому объявлению им войны. Докладывая Черчиллю об этой встрече, Галифакс отмечал: Рузвельт «намерен двигаться скорее к необъявленной войне, хотя, вне всякого сомнения, положение в одночасье может измениться, если начнут происходить правильные вещи!».
В действительности «правильные вещи» уже начали происходить – с тех пор, как Вашингтон принял в арсенал своей политики стратегию «балансирования на грани войны». Еще 17 декабря 1937 года, в условиях уже начавшегося японо-китайского конфликта, Рузвельт заявил на заседании правительства, что раздумывает над давлением на Японию методами «балансирования на грани войны» (short of formal war). В частности, он говорил о возможной в будущем военно-морской блокаде Японии, сопряженной с экономическими санкциями. «Но мы не назовем это экономическими санкциями, мы назовем это карантином. Мы хотели бы создать технологию, применение которой не ведет к [формально объявленной] войне. Мы хотим быть такими же умными, как и Япония, и Италия. Мы хотим действовать современными способами».
Годом позже президент вынес эту концепцию на суд общественности, заявив 4 января 1939 года в послании Конгрессу: «Всё вокруг нас грозит новыми агрессиями – военными и экономическими... Тот простой факт, что мы справедливо отказываемся вмешиваться с оружием в руках для предотвращения актов агрессии, совсем не означает, что мы должны вести себя так, будто никакой агрессии вообще нет. Война - не единственное средство достижения уважения со стороны мирового общественного мнения. Существует немало действий, вплотную приближающихся к грани войны, но не переходящих ее, для того чтобы донести до властей государств-агрессоров совокупные чувства нашего народа».
Ареной применения этой стратегии стала северная Атлантика, где проходили трассы поставок американских товаров в Англию.
После ряда осторожных промежуточных шагов, 11 апреля 1941 г Рузвельт принял секретное решение о расширении зоны патрулирования американских военно-морских сил на всю Северную Атлантику вплоть до 25° западной долготы. А 24 апреля подписал «План №2 обороны Западного полушария военно-морскими силами Соединенных Штатов». Этот документ предписывал сообщать англичанам о перемещениях германских кораблей в регионе, располагавшемся западнее Исландии и уже включенном Германией в зону боевых действий, где любые суда можно было атаковать без предварительного предупреждения. 15 июля Рузвельт официально провозгласил включение Исландии в американскую «зону безопасности». На остров, где уже дислоцировались британские и канадские части, была введена бригада американской морской пехоты. Нацистский рупор «Фолькишер Беобахтер» расценила это как возмутительную провокацию и обвинила Рузвельта в намерении поставить Конгресс перед свершившимся фактом, чтобы объявить состояние войны» с Германией.
Балансировать на грани чего бы то ни было до бесконечности невозможно. И скоро США свалились в открытое военное противостояние с Германией – в ходе инцидента с эсминцем «Грир». По пути в Исландию с каким-то не очень важным грузом корабль увлекся преследованием немецкой подлодки, чтобы сообщить ее точные координаты союзникам. Имея основания полагать, что эсминец американской постройки принадлежит Британии, командир немецкой субмарины оставил игру в прятки и выпустил по нему две торпеды. Но промахнулся. «Грир» ответил глубинными бомбами, но тоже мимо цели. После чего контакт с подлодкой был утерян, и после десяти часов погони американский эсминец охоту прекратил.
Ни одна сторона не понесла потерь, однако инцидент получил громкое продолжение. 11 сентября Рузвельт, вернувшись в Вашингтон из родового поместья с похорон матери, в очередном своем радиообращении к согражданам сравнил Германию с «гремучей змеей, изготовившейся для броска». И объявил: «В морской зоне нашей самообороны американские военные корабли и американские самолеты больше не будут дожидаться, пока нацистские подводные лодки или корабли первыми нанесут свой смертельный удар. Наши патрульные корабли и самолеты будут защищать торговые суда, занятые перевозками в водах, которые мы относим к сфере своей обороны, независимо от того, под каким флагом они плавают… Пусть все услышат наше предупреждение: отныне и впредь, если германский или итальянский военный корабль появится в водах, защита которых необходима для обороны Америки, их ждет гибель».
Так фактически Рузвельт объявил Германии войну, не испрашивая на то согласия Конгресса. Хотя при этом не забыл успокоить сограждан: речь не идет о войне с Германией: «Охрана морей, жизненно важных для обороны Америки, не является с нашей стороны актом войны».
Последствия не заставили себя ждать. 30 октября получил в корпус две немецких торпеды, хотя и остался на плаву, танкер «Салинас. А 31 октября в 600 милях к западу от Ирландии немецкая подлодка торпедировала американский эсминец «Рубен Джеймс. Он стал первым из кораблей американского флота, пущенных на океанское дно германскими подводными лодками.
Все это радикализовало американское общественное мнение, пресса называла сохранение дипотношений с Германией «формой бесчестья». Но даже и тогда на пресс-конференции 3 ноября Рузвельт заявлял: «Нам не нужна объявленная война с Германией… каждое наше действие осуществляется в оборонительном плане, как акт самообороны. И разрыв дипломатических отношений – к чему? Никакой пользы от этого не будет. Может быть, было бы полезнее сохранять их (американо-германские отношения.– Ю. Б.) такими, какие они есть».
Но как бы ни старался Белый Дом публично оставаться в рамках парадигмы «балансирования», к началу ноября 41-го США уже вплотную и по своей инициативе приблизились к открытой войне с Германией, если не скатились в нее. Тут-то и приобретал для Вашингтона практическое значение вопрос: «Как поведет себя Япония?»
При этом, однако, президент ломился в широко распахнутую дверь: вооруженное столкновение с Соединенными Штатами по основаниям Тройственного пакта в планы Токио и без того никогда не входило.