Перл-Харбор: эксгумация призраков
Как президент США заставил Японию напасть на свою страну
"...общественное мнение не знает истории."
Рузвельт - Сталину, Тегеран, 1.12.1943
Нетрадиционный взгляд на причины Тихоокеанской войны. Историк Юрий Бандура исследует обстоятельства, приведшие к ее началу, и приходит к неоднозначным заключениям. В работе использованы новые источники. Публикуется впервые (с сокращениями).
Глава 4. Последний перегон
Почему?
Итак, 25 ноября 1945 года президент США внезапно отбросил все, что было сделано с целью урегулирования отношений с Японией, и взял однозначный курс на войну.
С чего вдруг такой разворот? Что заставило Рузвельта радикально изменить его первоначальное отношение к переговорам с Токио? Ведь еще не прошло и суток с того часа, как Рузвельт сообщил Черчиллю, как именно Вашингтон собирается предотвращать войну в Азиатско-тихоокеанском регионе через договоренности с Японией. Может, президент неожиданно прозрел и увидел некую новую ипостась мировой обстановки, ранее не замечавшуюся? Или, возможно, он получил какую-то новую информацию, побудившую проститься с надеждами на мирный исход конфликта?
Почему? На этот вопрос мог бы ответить только сам президент. Но не ответил и уже не ответит. История не оставила на сей счет никаких достоверных свидетельств. Поэтому остается лишь ступить на зыбкую почву более-менее обоснованных предположений.
Начать, по-видимому, следует с констатации факта: непосредственно в японо-американских отношениях ни 24-го, ни 25 ноября никаких значимых событий не случилось. Значит, ответ надо искать в более широком контексте. В том числе в его субъективном восприятии творцами вашингтонской политики. Ведь в своих решениях люди руководствуются не «действительностью», а тем, как они ее видят – а это далеко не всегда совпадает.
Какой же виделась «действительность» из Вашингтона?
Очень важный момент: при всем серьезном отношении к «последним предложениям» Японии и к подготовке ответа на них американское руководство питало большие сомнения в том, что его ответ («модус вивенди») будет принят. Доказательств тому имеется достаточно.
Так, в заключение своего послания Черчиллю от 24 октября с изложением позиций США Рузвельт писал: «Мне кажется, что это справедливое предложение по отношению к Японии, однако будет оно принято или отвергнуто – это фактически вопрос внутренней японской политики. Я не очень тешу себя надеждами, и мы все должны быть готовы к неприятностям, которые ожидают нас, возможно, в скором времени».
Как признавал позже госсекретарь Халл, «по моему мнению, как и по мнению президента и других высших государственных чинов, шансы на принятие наших предложений были весьма незначительны». Более развернутое обоснование таких настроений дает в своем дневнике военный министр Стимсон. По его словам, Халл считал, что американский проект «адекватно отражал все наши интересы», но не видел шансов на его принятие японцами, поскольку требования Вашингтона «были слишком жесткие»: в обмен на отказ от агрессивный действий против любого из своих соседей и от угроз применения силы, а также на немедленную эвакуацию вооруженных сил империи из южной части Индокитая «мы выражали готовность возобновить торговлю с ними различными товарами, и прежде всего нефтью, в объемах, достаточных лишь для удовлетворения потребностей гражданского населения».
Белый Дом полагал содержание своего проекта едва ли не на 100% отвечающим интересам Соединенных Штатов. Но, видимо, именно по этой причине Рузвельт и его окружение считали свои предложения настолько жесткими, что возможность принятия их Японией представлялась им маловероятной. По принципу «это слишком хорошо, чтобы быть правдой».
Итак, с одной стороны, глубокие сомнения целесообразности продолжения переговорного процесса. А с другой – очень сильные подозрения, что Япония уже все для себя решила, и ее выход на тропу войны – лишь вопрос недолгого времени. «Неприятности в ближайшее время» из послания Рузвельта Черчиллю со всей очевидностью подразумевают именно это. О том же, по сути, писал и Халл в своих воспоминаниях о встрече с Номурой и Курусу.
Такие подозрения разделяли все представители правящей верхушки США. Еще 5 ноября на заседании правительства Халл выступил с предостережением: «Считаю отношения с Японией в высшей степени критическими. Мы должны быть начеку и ждать нападения Японии в любом месте и в любое время». С этим мнением согласились все участники заседания.
Так что нет ничего удивительного в том, что, когда на роковом заседании 25 ноября Рузвельт сообщил о высокой вероятности нападения «уже в следующий понедельник» (поскольку японцы «славятся своими нападениями без предупреждения»), ни у кого не возникло вопросов. Внутренне все были готовы к такому повороту событий.
Рассматривая предшествовавшие события и переговорные позиции сторон, мы видим, что непреодолимых причин не договориться у них не имелось. Видим, что Япония была готова решить дело миром даже когда ее эскадра уже выдвинулась к Гавайям. Что война не была нужна ни США, ни Японии. Но мы это видим сейчас, с дистанции в 70 с лишним лет. А из Вашингтона ноября 1941-го все виделось совсем по-другому: мало шансов на мирный исход и много на военный.
Такова была почва, на которой за одну ночь произросла «нота Халла», сломавшая последние тормоза у «поезда войны». Почва, загодя удобренная субъективными ожиданиями, надеждами и страхами американского руководства.
Все это представляет собой «большой контекст» решения Рузвельта. Чтобы он «сыграл», требовался катализатор. И в те дни действительно произошли некоторые события, которые могли сыграть такую роль.
25 декабря британская разведка перехватила и расшифровала приказ командующего японским флотом И. Ямамото. Адмирал предписывал оперативному соединению, базировавшегося в заливе Хитокаппу южно-курильского острова Итуруп, покинуть базу и к полудню 4 декабря прибыть на стоянку, известную командованию соединения для дозаправки горючим. Едва ли приходится сомневаться в том, что содержание перехвата Лондон немедленно довел до своего союзника.
От Итурупа было 6,3 тыс. км до Сингапура, 5,8 тыс. до Гавайских островов, 5,7 тыс. до острова Ява (Голландская Ост-Индия), 4,2 тыс. км – до Филиппин. Дистанции сопоставимые. Куда двинется японская армада – оставалось только гадать. Ясно было только, что направлял ее командующий флотом в дальние края, и едва ли с дружественным визитом. Так что было бы вовсе не удивительно, если бы президент США пришел к выводу, что Япония начала свой завоевательный поход. И был этот вывод справедлив, за исключением одного нюанса: поход подлежал отмене в случае благополучного завершения вашингтонских переговоров. Но так далеко осведомленность Вашингтона не простиралась.
Еще одна шифровка, которая могла выступить катализатором разворота, поступила в Белый дом днем ранее, и касалась она сроков, отведенных японцами на ожидание американского ответа. 5 ноября Токио дал указание своему посольству в Вашингтоне завершить переговоры до 25 ноября. За три дня до этой даты срок передвинули на 29-е, но при жестких условиях: «если в течение трех или четырех дней вы сможете завершить ваши переговоры с американцами; если будет произведен обмен соответствующими нотами; если мы сможем достичь взаимопонимания с Великобританией и Голландией; короче говоря, если всё будет завершено». Обо всем этом в Вашингтоне было хорошо известно.
Заметим в скобках, что к 29 ноября (срок, установленный посольству для завершения переговоров; высшее руководство, согласно решениям императорского совета, было готово ждать до полуночи 30-го) Токио просто ждал ответа, который позволил бы ему принять окончательное решение. Отсутствие ответа или неприемлемый ответ не означали автоматического развязывания войны. Любую ситуацию предстояло еще обсудить в принятом японцами порядке и уже только после этого окончательно решать, как на нее реагировать.
Так или иначе, 24-го ноября американцы перехватывают очередную шифровку из Токио с уточнением: 29 ноября – «по токийскому времени». Тем самым и без того короткое время, отпущенное Вашингтону до «часа икс», сократилось на 14 часов. Вроде бы, не так намного. Однако тут следует понимать, что Рузвельт и его окружение действовали в условиях жесткого цейтнота. В стрессовой ситуации, когда на счету буквально каждый час, когда растет убежденность в неизбежности японской агрессии, когда вообще нет уверенности, что на уме у японцев («славящихся», как мы помним, внезапными нападениями), это сообщение, в принципе, могло сыграть роль «последнего перышка, сломавшего хребет верблюду».
Возможно, эта метафора не вполне корректна. Фактор времени в переговорах с Японией весил для команды Рузвельта больше, чем «перышко». Сначала США хотели выиграть время для укрепления Филиппин. Потом, когда стало ясно, что Токио не намерен ждать до бесконечности, эта возможность отпала, а вместе с тем переговорный процесс лишился в глазах Вашингтона значительной части своей ценности – в придачу к сомнениям о возможности договориться с японцами в принципе. Потом стало известно о «дедлайне» 29 ноября.
А в конце ноября цейтнот еще более обострился. За тысячи километров как от США, так и от Японии стали стремительно развиваться события, критически важные для принятия Вашингтоном правильного решения. Обстановка менялась чуть ли не ежечасно, и каждый ее поворот мог склонить выбор в ту или иную сторону.
Речь о наступлении гитлеровских войск на Москву.
Тихоокеанское эхо сражения за Москву
Сама по себе защита Советского Союза от германской агрессии не входила в число основных задач Белого Дома. Разработанная по указанию Рузвельта стратегическая программа «Победа» (Victory) , которую первоначально предполагалось обсуждать на совещании 25 ноября, обозначала следующие приоритеты американской политики: защита стран западного полушария от покушений со стороны гитлеровской Германии; предотвращение распада Британского Содружества Наций; предотвращение дальнейшего расширения сферы доминирования Японии; восстановление после войны в Европе и Азии стабильного баланса сил, способствующего поддержанию безопасности США; насаждение всюду, где только возможно, режимов, благоприятствующих экономическим свободам и правам личности.
СССР, как видим, в этом наборе вообще не упоминается. Однако усилиям России в войне с Германией Вашингтон уделял в свое политике первостепенное внимание.
Еще в начале июля 41-го в беседе с исполнявшим тогда обязанности госсекретаря Уэллесом Рузвельт утверждал: «Чем больше машин немцы будут вынуждены использовать в русской кампании, тем более верным будет ускорение поражения Германии». Уэллес отмечал, что президент не верил, будто способность немцев восполнять свои потери [в России] настолько велика, как это принято считать».
Выполнение Советским Союзом роли гигантской мясорубки для уничтожения германской военной мощи было для Соединенных Штатов тем более полезным, чем продолжительнее было сопротивление Москвы натиску вермахта. В начале июля 1941 г. Рузвельт надеялся, что СССР сможет продержаться хотя бы до 1 октября, «поскольку после этой даты проведение немцами каких-либо эффективных военных операций против России будет уже невозможно, и, соответственно, значительная часть германских войск на какой-то период окажется привязанной в России, что имело бы огромное практическое значение для нанесения поражения Гитлеру в будущем». Эту мысль он выразил 10 июля в беседе с советским послом К. Уманским, подчеркнув: «Главное для СССР — сохранить нынешнюю силу сопротивления на ближайшие два с половиной месяца, примерно до первого октября. Если это удастся, война для нас выиграна, гитлеризм будет сокрушен». И добавил: ««Желаю вам от души убить на поле битвы столько миллионов немцев, сколько удастся вашим отважным солдатам, но еще важнее разрушить столько военных машин на земле и в воздухе, чтобы немцы лишены были возможности замещать их теми же темпами».
Россия оправдала надежды американского президента. Однако в середине октября гитлеровцы вышли на ближние подступы к Москве. Битва за столицу большевистской России, казалось, приближалась к неизбежному концу.
Назначенный 10 октября командующим Западным фронтом генерал армии Г. Жуков сформулировал первоочередную задачу вверенных ему войск на подступах к Москве: «… создать прочную оборону на рубеже Волоколамск, Можайск, Малоярославец, Калуга». Но всего через два дня немцы овладели Калугой. Вскоре пали и другие обозначенные Жуковым узлы обороны: Можайск и Малоярославец были захвачены 18 октября, а через десять дней советские войска оставили Волоколамск. Но уже утром 15-го Сталин собрал в Кремле своих ближайших сподвижников и приказал немедленно эвакуировать из столицы политическое руководство страны, подготовить к взрыву важнейшие московские предприятия. «Сам я выеду завтра утром», - объявил он.
Такая обстановка выводила на передний план Японию. Тогда же - 15 октября - Рузвельт писал Черчиллю: «Японская ситуация определенно ухудшилась, и я думаю, что они нацелились на Север». «На Севере» была Россия.
Такого же мнения придерживалось и военное руководство Соединенных Штатов. Япония в ближайшее же время может начать военные действия против СССР, считал в середине октября начальник управления военного планирования штаба ВМС США адмирал Тэрнер. «Японцы уже имеют армию в Маньчжурии…, а также держат в прибрежных водах бoльшую часть своего флота, и потому способны начать войну [против СССР] без особой подготовки».
Возможную агрессию Японии против СССР ставили в прямую зависимость от положения на советско-германском фронте. Начальник разведки армии США бригадный генерал Ш. Майлс докладывал 16 октября, что японцы «могут воспользоваться любым ослаблением сибирской армии, вызванным поражениями русских в Европе». На первое место среди возможных целей нового японского правительства во главе с генералом Тодзио выносил Россию и заместитель начальника военной разведки Гавайского военного округа подполковник Дж. Бикнелл. В аналитической записке, представленной 17 октября командующему округом генерал-лейтенанту У. Шорту, он отмечал, что японцы уже в скором будущем могут начать войну с Россией, воспользовавшись ее трудностями в битве, разворачивавшейся в последние месяцы на европейской части ее территории.
К похожим выводам приходили в Лондоне. 16 октября британский министр иностранных дел Иден докладывал Черчиллю в связи с только что происшедшей сменой японского правительства: «Падение кабинета Коноэ – зловещий сигнал… И нам следует ожидать, что новое правительство будет находиться под влиянием экстремистских элементов. Поражения русских могут неизбежно оказать воздействие на японские аппетиты».
Естественно, не могла не ощутить острую тревогу в связи с приходом к власти генерала Тодзио и Москва, по давно утвердившейся традиции ожидавшая со стороны Японии серьезных неприятностей. 17 октября советский посол в Лондоне И. Майский обратился к Идену с настоятельной просьбой: Британия и США должны жестко предупредить японцев, чтобы они воздержались от нападения на Сибирь. Через день запрос Москвы по просьбе Майского передал в Вашингтон и американский посол в Лондоне Вайнант.
Пожелание Москвы было выполнено. Британскому послу в Вашингтоне Галифаксу Иден сообщил: победы немцев в России могут побудить японцев напасть на Приморье. В этой связи послу поручалось выяснить, что, по мнению американцев, можно было бы сделать для удержания японцев от похода в Сибирь и что могли бы предпринять США, если бы нападение все же состоялось.
Галифакс смог выполнить поручение лишь 29 октября, когда предложил Халлу совместно или параллельно предостеречь Токио: если Япония нападет на Россию, то ей придется иметь дело с США и Великобританией. Халл согласился с такой постановкой вопроса, но предложил расширить подход к проблеме и уведомить Японию, что введение ею блокады тех или иных территорий в западной или юго-западной частях Тихого океана, в том числе и в Японском море и вдоль Тихоокеанского побережья России, будет рассматриваться Вашингтоном и Лондоном как начало осуществления японцами программы завоеваний с применением вооруженной силы со всеми вытекающими последствиями.
Октябрьский кризис удалось преодолеть: продвижение вермахта к советской столице затормозилось. Но 15 - 16 ноября немцы начали новый этап наступления на Москву и к 1 декабря вышли на позиции, с которых до столицы Советского Союза оставалось не более 30 километров.
Таким образом, в конце ноября Рузвельту пришлось гадать, что делать в такой ситуации Соединенным Штатам. Если немцы выиграют битву за Москву, Япония может ввязаться, и тогда положение России станет, скорее всего, безнадежным. В таком случае Москва может капитулировать и выйти из войны в условиях, когда сами США в этой войне еще не участвуют. Судьба Великобритании в таком случае повиснет на волоске. И что тогда делать?
К тому времени Рузвельт уже пришел к убеждению, что разгром Германии невозможен без решающего вклада США. Но цель эта, по мнению американских военных экспертов, была практически неосуществима. Разработанная по поручению Рузвельта программа «Победа», прорисовывавшая пути к победе над Германией и ее союзниками, исходила из следующей оценки: к середине 1943 года Третий рейх с союзниками будет иметь на европейском театре около 400 дивизий, Британия же сможет выставить против Гитлера лишь 100 дивизий. Соединенные Штаты могли бы сформировать к тому времени всего 215 дивизий. Перспективы, таким образом, выглядели удручающе: против 400 германских дивизий противники Гитлера могли выставить лишь 315. Для наступательных операций против гитлеровской коалиции в Европе, требовавших внушительного превосходства над противником, сил явно не хватало.
Оставалось надеяться только на Россию, которая в американских планах должна была как можно дольше обеспечивать «продолжительное истощение германских сил на востоке» Европы. Для этого, однако, было остро необходимо всеми доступными средствами поддерживать сопротивление Советов гитлеровской агрессии. Открытие второго фронта против России на ее дальневосточных рубежах, спровоцированное сдачей Москвы, сделало бы эту задачу практически нерешаемой.
Хотя в ноябре 41-го никто в Токио о нападении на СССР уже и не помышлял, Рузвельт не имел информации о стратегических планах Японии и потому был вынужден учитывать возможность нападения дальневосточной империи на Советскую Россию – со всеми последствиями для европейской войны. 21 ноября 1941 года Рузвельт признался Г. Икесу, что не знает, прячет ли Япония в рукаве своего пиджака пистолет или нет. На вопрос собеседника, сомневается ли президент, что японцы нападут на Сибирь, если немцы одержат победу, Рузвельт ответил, что не сомневается.
антикоминтерновского пакта, 1936
Подтверждение своим мыслям он видел, в частности, в активной подготовке к продлению на 5 лет срока действия «Антикоминтерновского пакта», заключенного Германией, Японией и Италией еще в 1936 г. Помпезная церемония подписания необходимых документов прошла в Берлине как раз 25 ноября. Одновременно к пакту присоединились Финляндия, Румыния, Болгария, а также возникшие на захваченных немцами территориях марионеточные правительства Хорватии, Дании, Словакии и созданное японцами на оккупированных ими землях Китая правительство Ван Цзинвэя.
Нетрудно понять, что ажиотаж вокруг подготовки к этому событию не могне вызывать в Белом Доме, помимо прочего, сомнений в искренности уверений Токио насчет его готовности превратить Тройственный пакт в исторический раритет в случае успеха вашингтонских переговоров. Так же как и новых сомнений в целесообразности продолжения диалога с Японией.
Доктрина первого выстрела
Итак, суммируем сказанное. Вероятность принятия японцами «модус вивенди» низка, а значит низка и ценность продолжения диалога. С другой стороны, со дня на день можно ожидать нападения. Положение на российско-германском фронте чревато нападением Японии на СССР и его поражением, что будет иметь фатальные последствия для Британии и Европы. На этом фоне то и дело поступают тревожные перехваты, а Германия и Япония готовятся продлить и расширить Антикоминтерновский пакт в дополнение к имеющемуся Тройственному.
Примерно такая картина в конце ноября 41-го открывалась из окон Белого Дома. Рузвельту приходилось решать задачу с огромными ставками, со множеством неизвестных и постоянно меняющимися вводными. И все это – в условиях жесткой нехватки времени, в плотном информационном тумане. Ситуация (в его глазах) была настолько шаткой, что изменить подходы к ней могла любая мелочь. Повторим, мы достоверно не знаем и, скорее всего, никогда не узнаем, что именно стало этой последней песчинкой, склонившей весы в пользу войны с Японией.
Нота Халла, в которой содержались заведомо неприемлемые для Японии требования, разрубила этот гордиев узел, радикально упростив ситуацию. Не то чтобы Рузвельт всего лишь хотел таким образом снять непомерный стресс. Документ, составленный за ночь в Госдепе, преследовал вполне рациональные цели.
Уместен вопрос: почему нельзя было просто передать Токио уже готовый умеренный «модус вивенди» и спокойно ждать реакции? Тогда в худшем, и наиболее вероятном (по мнению Вашингтона) случае Америка все равно получила бы ту же войну, а в лучшем – удалось бы ее предотвратить. Зачем понадобилось подчеркнуто провоцировать Токио?
Дело в том, что при «инерционном» развитии события могли принять неконтролируемый оборот. При всей убежденности в агрессивных намерениях Токио никто в Вашингтоне не знал, в какие конкретно формы они отольются. Что, если первый удар обрушится на британскую Малайю или на голландскую Ост-Индию? Право объявления войны принадлежало исключительно конгрессу Соединенных Штатов, и Рузвельт не мог быть уверен в исходе голосования по этому вопросу, если бы объектом нападения не стала сама Америка. Процесс мог растянуться на месяцы. За это время Япония могла установить контроль над европейскими колониями, всем тихоокеанским регионом и уже сама ввести эмбарго на стратегические поставки в США и Британию.
К тому же при этом сценарии в какой-то момент вооруженные силы США могли вступить в столкновение с японскими и оказаться вынуждены атаковать даже без какой-либо высшей санкции – по схеме, которую мы наблюдали в северной Атлантике. Что влекло за собой риск вступления в действие соответствующей статьи Тройственного пакта.
Таких нежелательных поворотов следовало избежать. Сделав ставку на ход событий по худшему пути, необходимо было заранее ограничить противнику выбор и пустить ситуацию в русло, отвечающее – пусть в рамках худшего пути – американским интересам.
О том, в чем они состояли, Рузвельт ясно высказался на заседании 25 ноября:«Мы должны сманеврировать таким образом, чтобы первый выстрел был сделан японцами». Позднее, в ходе парламентского расследования причин Перл-Харбора военный министр Стимсон так раскрыл эту логику:«Если уж войне суждено было разразиться, было важно – как с точки зрения обретения единодушной поддержки нашего народа, так и для истории, чтобы мы не оказались в положении совершивших первый выстрел. Если бы этого удалось достичь, нам удалось бы избежать принесения в жертву нашей безопасности, тогда как Япония выступила в своей истинной роли - как настоящий агрессор».
Нота Халла решила эту задачу, окончательно лишив Японию надежд получить свое в ходе переговоров. Она же определила и направление «первого выстрела», однозначно указав Токио, где его настоящий враг – и обеспечив Рузвельта гарантиями того, что акт об объявлении войны Японии конгресс примет незамедлительно. С учетом всех сопутствующих обстоятельств, не будет преувеличением квалифицировать этот документ как вежливое приглашение напасть на Америку.
Как известно, отмеченный Стимсоном расчет на «избежание принесения в жертву нашей безопасности» не вполне оправдался. Ни Рузвельт, ни кто другой не ожидали, что первый японский выстрел убьет большую часть американского тихоокеанского флота. Цель же вписать Японию в анналы истории как вероломного агрессора была блестяще достигнута.